Бойка засмеялась. Смех у нее был грудной и грешный.
Момчил удивленно посмотрел на нее: чему тут смеяться?
— Ох, какой ты у меня, Момчил! Отчего же ты не залез на белую ветку чинары, с ветки — на забор, а с забора — на траву во двор. Нашел бы мое окошко, тихонько залез бы в темноте. Застиг бы меня сонную, теплую…
— И всегда оно у тебя летом открыто?
— Что?
— Окошко.
— Зачем спрашиваешь? — вздрогнула Бойка.
— Так, знать хочу.
— Скажи, зачем! — хмуро повторила молодая.
— Скажу. Затем, что нехорошие разговоры идут про тебя в селе, но я решил: на людской роток не накинешь платок, это не бочка, втулкой не заткнешь. Известное дело такую красавицу и подавно захотят очернить. Ведь если родится яблочко на самой верхушке яблони, его самое сильное солнышко греет, оно самым жарким румянцем горит, так про него обязательно скажут: червивое…
— Ку-ка-ре-куу! — хрипло закричал в замочную скважину Топур-паша. Он драл горло, чтобы разбудить молодых, которые еще и не ложились.
Момчил привстал.
Бойка жестом остановила его:
— Сиди тут! Зачем у тебя на стене ружье висит?
— Ведь я должен выстрелить в окно, подать знак, что сваты могут подогретую ракию пить.
— Рубаху! Давайте рубаху! — зашептал Топур-паша в замочную скважину.
Бойка вдруг вскочила и задрожала, как осенний лист, что еле держится на оголенной ветке. Она бурно бросилась в объятия Момчила, охватила его обеими руками и тихо, без слез заплакала.
— Давайте рубаху! — повторил за дверью Топур-паша, но жилистая рука схватила его за плечо и дернула назад.
— Милачок, ты не кукарекай, не то положу твою голову на колоду и отрублю топором, как петуху. Да, отдам тебя бабам, чтобы сварили в кастрюле. Погоди еще малость, пускай сваты разберутся, кому копать клад на Калепатеке. Пошли чокнемся! Желаю пить из стеклянного стакана. Не хочу баклагу! Давай выйдем на холодок, я тебе что-то сказать хочу…
Сторож Димо потащил Топур-пашу на улицу и начал ощупывать его голову.
— Где у тебя ухо? Ты не дергайся, не укушу. Дай ухо, я тебе одну штуку скажу!
— Говори! — насторожился Топур-паша.
— Милачок, я тут один стаканчик приготовил — без дна. Как рубашку вынесут, ты не лезь вперед. Я сам хочу поднести гретой ракии сватам. Ишь, клад делят… Я этого дня давно жду! Угощу Кольо-гайдука, будет он меня помнить! Попробовал я копать на Калепатеке, он меня знаешь как отделал! Все кости переломал. Копал, верно. А что, разве мне золото не нужно? Неужто я богатством распорядиться не сумею! Неужто у меня нету права накупить себе земли, завести стада в горах, дворец себе построить, подарить жене на шею золотое монисто, чтобы блестело не хуже Бойкиного! Ясно говорю?
— Ясно! Как вот эта свечка!
— Когда Кольо-гайдук умрет, я этот клад вырою. Пусть кто попробует эти деньги тронуть — в решето превращу! Почему? Потому что мне за них больше всего синяков досталось.
— И за Бойку…
— И за Бойку, правильно. Милачок, хороша баба! Огонь! Я ее летом видел, да как видел! Хошь, скажу! Идет из сада, несет две большие корзины черешни. А сама — всем черешням черешня, съел бы, да и только! Идет по тропке через просо к речке, туфлями скрипит — скрип, скрип, будто мышь по доске. А я за ней следом, как кот какой. Плечо у нее под коромыслом покраснело. Верхняя пуговка на рубашке расстегнута, а под рубашкой бьются две горлинки! И-эх! Только держись!
— Будет тебе, — Топур-паша стал вырываться. — Не хочу я таких слов слушать. Мы ихний хлеб едим, ихнее вино пьем.
— Ах ты, святенький! Ах ты, монашка непорочная! Не хочет слушать! Отчего так? Да ты сам все время носом водишь, будто пес, который зайца учуял. Думаешь не видно? Молчи, стой тут! А ихний хлеб мы с тобой давно с лихвой отработали! Так слушай, милачок. Подошла Бойка к перелазу отцовского сада, сняла корзины с коромысла, поставила у плетня, а сама в сад перемахнула. Да через покос, мимо тутовника, и шмыгнула в ивняк. А я, милачок, обошел вокруг пчельника деда Обрешко и на другой берег, да на пузе, что твой змей, ползу в высокой траве. Хотелось мне увидеть, что разгорячившаяся девка делать станет. Я, милачок, человек не робкий, но когда Бойка рубаху с себя стянула да на берег кинула — обмер. Сердце стучит, как цыганский даул. Ползу обратно, опять как змей, да только змей-то поперек спины ударенный. И бегом оттуда… Не могу ее забыть! Как свеча, говоришь? Правильно! Вот я подожгу сейчас Кольов дом!
