Распутин наш. 1917 - страница 178

– Пробиваться к нашим!

– А смысл? Кого мы спасём? Пушки раскатают усадьбу по кирпичику что с нами, что без нас.

– Идти за помощью, собирать по городу отряд!

– И сколько для этого понадобится времени? Прибудем к пепелищу…

– А какие мысли у вас?

– Перехватить артиллерию по дороге.

– По какой дороге? Их тут с десяток! И как? Засада на две персоны – не слишком ли самонадеянно?

– Дорог, конечно, хватает, но не все они ведут к ближайшим артиллерийским подразделениям. И кто сказал о засаде?

– Тьфу ты, Григорий Ефимович! Никак не привыкну к вашим bizarrerie (фр. – чудачествам).

– Главное, чтобы не привыкли враги. Давайте пойдём, поинтересуемся у солдатиков, каких конкретно пушкарей ждут эти карбонарии, и организуем торжественную встречу!

Троцкий был гениален в своём ощущении настроений толпы. Он кожей чувствовал её страхи и чаяния, умел на ходу подстраиваться под капризы и управлять ими. Как профессиональный жиголо, играющий незамысловатую мелодию на струнах «исстрадавшейся души мадам Грицацуевой», Троцкий с чувством собственного превосходства охмурял и соблазнял роящиеся у его ног массы, предлагая простые решения самых сложных проблем. Если бы слушавшие его мечтали завести слонов, Троцкий, не колеблясь, пообещал бы организовать их доставку в каждую семью в первый же четверг после дождика. Он извергал на аудиторию Ниагару непонятных слов, но даже в этом был привлекателен. Универсальной отмычкой к толпе являлся революционный рецепт от всех бед: надо убить всех плохих, и тогда останутся одни хорошие! Из этого лозунга элементарно выводился другой – кто остался жив, тот и хороший! Дешево и сердито.

Вдоволь наизмывавшись над англичанином, Лев Давыдыч поспешил к интересующему его объекту, увидев там всё необходимое для быстрого самоутверждения в качестве народного лидера – заведомо слабого противника, разогретую толпу, почуявшую кровь, и знакомое состояние шатания, где первый, громко прокричавший «вперед! к победе!», и будет Главным Полководцем. Ему нужно было время для эффектного завершения неудачной операции Лэнсбери. Пока он заряжает энергией массы, его помощники нашинкуют динамитом внешне неприметное авто, подгонят его к усадьбе. «Бух!» и он станет уникальной личностью в истории – руководителем физической ликвидации самодержавия, а заодно повяжет кровью русских полуварваров с революцией. А кровь всегда скрепляла лучше самых распрекрасных декретов!

– Восстание народных масс не нуждается в оправдании, – забравшись на трибуну из ящиков, укреплял колеблющихся Лев Давыдович. – То, что произошло – это восстание, а не заговор. Мы открыто ковали волю масс на восстание… Тем, кто отсюда ушел и кто выступает с предложениями примирения, мы должны сказать: вы – жалкие единицы, вы – банкроты, ваша роль сыграна. И отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории.[104]

Троцкий заметил, как у самого края площади, запруженной людьми, остановилась упряжка с трехдюймовкой, и двое солдат начали готовить орудие к бою. Всё логично. Ехать дальше – попасть под пулеметный огонь. Стрелять можно прямо отсюда, с закрытой позиции.

– Вам следует знать, что наш террор примет очень сильные формы по примеру великих французских революционеров. Врагов наших будет ждать гильотина, а не только тюрьма, – продолжал заводить толпу Троцкий, наблюдая, как медленно переваливаясь по колдобинам, к злосчастной усадьбе направляется правильно снаряженное авто, а артиллерист, подошедший было к трибуне, со всех ног бежит обратно к пушке, что-то крича своему сослуживцу…

Распутин сначала застыл, не веря своим глазам, потом подошёл поближе, всмотрелся. Рассвет уже вступал в свои права, и недавно скрытые черты стали явными и четкими. Не узнать «демона революции» было невозможно. Дальше сработали инстинкты.

– Орудие к бою! – крикнул он издалека Ставскому, а подбежав почти вплотную, добавил, задыхаясь и блестя глазами, – наводи на трибуну!.. Фугасом!

Первыми опасность почувствовали «абреки и кунаки» товарища Троцкого, стоящие лицом к толпе и заметившие подозрительные манёвры пушечки. Лев Давыдович замолчал и удивленно посмотрел на хобот трехдюймовки, медленно поворачивающейся в его сторону. Он привстал на цыпочки и вытянул шею, словно хотел заглянуть в черную дырочку на кончике ствола и полюбопытствовать, вылетит ли оттуда птичка.