- Боже, храни короля… Я, может быть, не вернусь домой даже к обеду!
И он исчез, а мама, не успевшая вымолвить ни слова, смотрела ему вслед.
- Боже, храни короля… ради Патрика Перссона, - произнесла она, покачав головой.
Налив себе кофе, она села рядом с Крапинкой.
- Бедный барон фон Ренкен, подумать только - все серебро! Я слышала, в коллекции был старинный кувшин, такой красивый, а теперь его, разумеется, тоже украли.
- Надеюсь, - сказала Крапинка.
- Что ты такое говоришь? - удивилась мама. - Ты надеешься, что кувшин…
Но Крапинка прервала ее:
- Милая мамочка, у меня аллергия на кувшины… При одном упоминании этого слова у меня пятна по всему телу идут…
Мама удивленно посмотрела на нее, но ничего не сказала.
«У меня тоже аллергия на кувшины, и на похитителей серебра, и на стариков-«тиволистов», и на пухлых Берт», - подумал Расмус. И отправился в школу.
- Не хотите ли вы, братец Понтус, одолжить у меня пару спичек и подпереть ими веки? - поинтересовался магистр Фрёберг на уроке математики. - Вы, братец Понтус, явно плохо спали ночью, у вас глаза закрываются!
- Да-а, - правдиво ответил Понтус.
Расмус стоял у черной доски, сражаясь с цифрами. Он чувствовал, что ему тоже может понадобиться парочка спичек. Весь день он был такой сонный… сонный и расстроенный, а шел уже последний урок, когда и обычно-то трудно не заснуть, даже если не гоняешься за ворами всю ночь напролет; то, что говорили учителя, звучало уже как невнятное жужжание.
Магистр Фрёберг критическим взглядом окинул его арифметические выкладки на черной доске и недовольно покачал головой.
- Странно, - сказал он, - в конце мая у всех ленивых школьников обычно наблюдается приступ прилежания и жажды знаний, но Расмусу Перссону, должно быть, еще не ясно, что через две недели у нас экзамен?
Да нет, Расмусу Перссону это было ясно, и обычно он беспокоился из-за оценок по математике, но как раз сейчас это было ему глубоко безразлично.
Единственное, что его заботило, был Глупыш, и он жаждал, чтобы урок скорее кончился и он мог бы пойти и поговорить с Эрнстом.
- Скажу ему пару теплых слов, понятно? - объяснил он Понтусу, когда они подходили к зеленому фургону среди кустов сирени, где Эрнст назначил встречу.
Но никакого Эрнста не было видно. Зато на крыльце сидел Альфредо в старом замызганном купальном халате поверх костюма для сцены и с бутылкой пльзенского пива. Ребята остановились на расстоянии нескольких шагов и злобно смотрели на него. События этой ночи во всей своей жуткой неприглядности ожили в их памяти, когда они увидели Альфредо. Расмус слишком хорошо помнил, как эти огромные лапы, держащие бутылку пива, молотили его прошлой ночью.
Но сегодня Альфредо был настроен благодушно.
- Нешего киснуть, маленькие мальшишки, - сказал он, опустив бутылку. - Маленькие мальшишки должны быть веселыми - так всегда говорила моя мамошка; Боже мой, как она лупила меня, когда мне не хотелось веселиться!
Расмус уставился на него.
- Думаю, дядюшка, вам не было бы так весело, если б у вас, дядюшка, отняли бы вашу собаку.
Довольный Альфредо закудахтал.
- «Дядяшка» и «дядяшка»! Сдается мне, мы можем перейти на ты, раз у нас как бы общие дела, - сказал он и наклонился к ним, хитро подмигивая.
- Не знаю, захочется ли мне быть на «ты» с вором, - сурово произнес Понтус.
Альфредо шикнул на него, но затем снова расхохотался:
- Ах ты, придурок! По-твоему, лушше называть вора «дядяшка»? А как зовут вас, маленькие шалопаи-мальшишки?
- Расмус, - нехотя представился Расмус.
- Понтус, - сказал Понтус.
Альфредо расхохотался так, что у него заколыхался живот.
- Расмюс и Понтюс, ну и глупость! Но Расмюс и Понтюс - хорошие малыши, - льстиво продолжал он, - а не такие вот маленькие мерзкие стукаши, потому што они знают, што бывает с такими… Им возвращают только совершенно дохлую собашку, совершенно дохлую!
Глаза Расмуса стали огромными и испуганными.
- Альфредо, - сказал он. - Ты можешь поклясться, что Глупыш жив?
Альфредо поднес бутылку ко рту и выпил остаток пива, затем рыгнул и сказал:
- Жив ли он?! Он жив так, что хоть кого вгонит в отшаяние, этакая маленькая бестия!
