Кстати, личность этого «некто» – изрядно обезображенную пролетарским гневом – удалось установить!
Это оказался Янкель Моисеевич Юровский, екатеринбургский мещанин… член РСДРП, по профессии – фотограф… его ателье, занимавшееся изготовлением «парижских фото в стиле ню», было закрыто царскими сатрапами, не понимавшими прогресса… они считали эти высокохудожественые работы – безнравственными! Слюшайте, я вас таки умоляю – ведь нравственно всё, что идёть на благо пролетариата? А Юровский – без сомнения, пролетарий? Ну мало что он использовал наёмных работников? Всё равно – пролетарий… потому что относится к наиболее угнетаемой проклятым царизмом еврейской нации. Раз еврей – значит, угнетённый, и все ему обязаны.
Ничего удивительного что униженный и оскорблённый Юровский принялся мстить гоям…
Когда известие о покушении разнеслось по всей стране… можно было ожидать, что страна оцепенеет от ужаса! Раз можно поднять руку на Божьего Помазанника – значит, всё позволено?!
Однако – организаторы «кровавого воскресенья» просчитались… реакция народа была совершенно иной!
В Киеве, где на Крещатике рыжий еврейчик разорвал раму с портретом Михаила Александровича, просунул туда голову и кричал:«Ви! Слюшайте! Тепер я ваш цар!» – мастеровые, сперва слегка оторопев, к вечеру устроили первый в этот день «pogrom»… полетел по Подолу пух из распоротых перин!
Больше всего пострадали совершенно непричастные сапожники да портные… Поляковы да Бершадские вовремя укрылись за тяжёлыми ставнями, окружённые многочисленной частной охраной…
…«Когда идеи перестали быть коралловыми украшениями, а стали для интеллигенции пружинами действий, иногда героически самоотверженных, – и в эту более зрелую эпоху наша историческая бедность создала колоссальное несоответствие между идейными предпосылками и общественными результатами интеллигентских усилий. Вбивать часами гвозди в стенку стало как бы историческим призванием русской интеллигенции.
Чтобы не пьянствовать и не резаться в карты в сытой и пьяной среде „мертвых душ“, нужен был какой-нибудь большой идейный интерес, который, как магнит, стягивал бы к себе все нравственные силы и держал их в постоянном напряжении.
Чтоб не брать взяток и не искательствовать среди искателей и мздоимцев, нужно было иметь какие-то свои глубокие принципы, отрывавшие человека от среды и делавшие его отщепенцем: нужно было быть карбонарием или, по меньшей мере, фармазоном.
Чтоб жениться не по тятенькину приказу, нужно было стать материалистом и дарвинистом, то есть крепко-накрепко уразуметь, что человек происходит от обезьяны, и поэтому тятенька в восходящей лестнице родословия примыкает к обезьяне ближе, чем сын.
Протянуть руку к римскому праву или к ланцету означало – в принципе протянуть ее к запрещенной литературе и прийти к несокрушимому убеждению, что без политической свободы тупым и ржавым куском железа окажется ланцет.
Чтоб бороться за конституцию, интеллигенции понадобился идеал социализма. Наконец, ей пришлось заняться обесценением всяких „преходящих“ политических ценностей перед верховным трибуналом „Долга“ и „Красоты“, – только для того, чтобы… облегчить себе примирение с режимом.
И вот это-то убийственное несоответствие между идеологией и житейски общественной практикой, это кричащее свидетельство о бедности являлось для интеллигенции, наоборот, источником необузданного высокомерия.
„Смотрите, – говорят, – какой мы народ: особенный, избранный, „антимещанский“, грядущего града взыскующий… То есть народ-то наш, собственно, если до конца договаривать, дикарь; рук не моет и ковшей не полощет, да зато уж интеллигенция за него распялась, всю тоску по правде в себе сосредоточила, не живет, а горит – полтора столетия подряд… Интеллигенция заместительствует партии, классы, народ. Интеллигенция переживает культурные эпохи – за народ. Интеллигенция выбирает пути развития – для народа.“ Где же происходит вся эта титаническая работа? Да в воображении той же самой интеллигенции!
Но вот чудо: сделал абсолютно свободный русский интеллигент три шага и позорнейшим образом заблудился меж трех сосен. И снова идет он на выучку в Европу, берет оттуда последние идеи и слова, снова восстает против их обусловленного, ограниченного, „западного“ значения, приспособляет их к своей абсолютной „свободе“, т.е. опустошает их, и возвращается к точке отправления, описав 80.000 верст вокруг себя. Словом: твердит зады и врет за двух.
