Они встали на островке посреди улицы, ожидая, пока пройдут машины. Высоко в небе парил аэроплан – точь-в-точь золотая стрела, пущенная прямо в солнце. Они подняли головы, наблюдая за ним, и до них донеслось чуть слышное гудение – словно пчела жужжала в далеком саду. Глядя в небо, он подумал о том, какую радость доставляет движение. Вот эта золотая стрела аэроплана, пересекающая небо подобно лучу света; плывущие по воде корабли; лошади на вересковой пустоши – какое счастье скакать верхом и чувствовать бьющий в лицо ветер. Или идти с собаками по пашне, или одному бродить по мокрым лесам, где темная листва даже не шевельнется от ветра, или ребенком носиться по песчаному пляжу…
Он тоже закрыл глаза и глубоко вдохнул. Потом открыл их, улыбнулся и сказал:
– Да, жизнь прекрасна. Просто прекрасна, правда?
Машины остановились, и они перешли на другую сторону улицы.
– Должно быть, только в начале весны бывает такое чувство, – сказала она. – И наверное, оно скоро пройдет. Ты как думаешь?
– Не знаю, – ответил он.
– Я постараюсь сохранить его здесь, – она приложила руку к груди, – поближе к сердцу, отсюда оно не убежит. Дрожит, как птица, которая хочет улететь. Чувствуешь, чувствуешь?
Она прижала его руку к своему сердцу.
– Слышишь, как бьет крылышками? – смеялась она. – Слышишь? Его не просто удержать, но мы удержим. Правда?
– Конечно, – ответил он.
Она отцепила букетик фиалок от своего корсажа.
– Смотри, что у меня есть, – сказала она. – Купила за минуту до того, как тебя увидела. Они были еще влажные и блестели на солнце. Я представила, что собрала их в поле и они покрыты росой. Понюхай, как пахнут!
Она протянула ему цветы, и он зарылся в них лицом.
– Сразу вспоминается лето, – сказала она, – купание, море, лес, правда? Скажи, что они тебе нравятся! Скажи, что эта противная зима закончилась и уже не вернется!
– Чудесные цветы. Чудесные.
Они пошли дальше, держась за руки.
«Да, вот этой минуты у нас не отнимешь, – думал он, – минуты, когда мы шли по улице и светило солнце».
Кругом громыхали автобусы, красные и блестящие, проносились открытые автомобили. Кто-то смеялся, кто-то шел без шляпы.
– Да что же это такое? – спросила она с улыбкой. – Сегодня все просто с ума посходили. Ни у кого никаких забот. Ну разве это не прекрасно?
Он поневоле заразился ее настроением. Настроением этой минуты, этого дня. А может быть, он слишком серьезно ко всему отнесся и все не так уж страшно? Нельзя чересчур мрачно смотреть на вещи. Лучше и в самом деле рисовать себе такие картины, которые рисует она, мечтать наяву, как она мечтает, о голубом небе и ярком солнце.
Вдруг он увидел на краю тротуара человека – скорченную фигуру, сидевшую на табурете, прислонясь спиной к стене здания. Ноги у калеки были как будто скручены, руки сложены неестественным образом на коленях, и неподвижные пальцы каких-то слишком белых рук бессильно свисали вниз. Голова оставалась непокрытой, а безжизненные глаза – глаза слабоумного – безразлично смотрели прямо перед собой, в одну точку.
На земле рядом с ним лежала кепка, куда кое-кто из прохожих бросал мелочь. Возле кепки высилась горка спичечных коробков, а позади стояла маленькая грифельная доска, на которой мелом было написано: «ПОЛНОСТЬЮ ПАРАЛИЗОВАН».
Губы паралитика двигались, с них слетали слова – странные, совершенно невнятные. Вероятно, он просил прохожих купить спички.
Они на несколько секунд застряли возле калеки: толпа впереди образовала затор, было не пройти.
Увлеченная своим букетом, она поначалу даже не заметила, как его лицо побелело, сделалось суровым и строгим, как его рука непроизвольно нырнула в карман в поисках шестипенсовика.
– Пожалуйста, не смотри на этого противного человека! – воскликнула она. – Пойдем скорее, пойдем! Он испортит нам весь день, мы потом ни о чем другом не сможем думать. Таких людей вообще нельзя оставлять в живых, это преступление!
Он замер и поглядел ей в лицо. Она раскраснелась, из-под меховой шапочки выбилась темная прядь. Странно, сейчас она была очень похожа на девочку с картины.
Затем она улыбнулась, притянула его к себе за руку и ткнулась лицом ему в плечо.
