Скривенер вдруг почувствовал раздражение: почему она так фамильярно к нему обращается? Почему все время зовет его просто Роберт? Насколько лучше звучит «мистер Скривенер» – солидно, достойно. Он попытался припомнить, в какой момент сам предложил своей корреспондентке называть его по имени, без церемоний, но припомнить не мог. Слишком много времени прошло, они оба подсознательно привыкли к этой непринужденной, дружеской форме.
– Особых планов у меня действительно нет, но я завишу от организаторов моих лекций. За меня решают они, – объяснил Скривенер.
– Ладно, детали обсудим завтра утром, – сказала Аннетта. – Главное – чтобы все были довольны. Альберто, кстати, еще не читал «Созвездие Быка» и не знает, как потрясающе ваш герой Марк излагает свою жизненную философию. Это мое любимое место! Я завтра же куплю ему книжку, а вы сделаете дарственную надпись – да, Роберт?
– Почту за честь, – откликнулся Скривенер и с щедростью сэра Филипа Сидни[17] заказал пляжному инструктору еще пива.
Между тем тягостный вечер близился к концу. Бар постепенно пустел. Да, думал Скривенер, если бы не насмешница судьба и не Альберто, они с Аннеттой уже давно предавались бы бог знает каким страстным ласкам – все равно, в двадцать седьмом или в пятидесятом номере отеля «Мирабель»…
– Кажется, хозяин заведения ждет не дождется, когда мы наконец уйдем, – заметил Скривенер.
Неразлучная троица поднялась на ноги, Скривенер расплатился, и все направились обратно в гостиницу. Аннетта шла в середине и держала обоих своих спутников под руку.
– Я просто блаженствую, – вздохнула она. – Рядом со мной двое мужчин, самых дорогих мне на свете!
Мужчины ничего не ответили. Может быть, Альберто молчал, терзаемый стыдом, как библейский персонаж, которому враг его мстит добром за зло; а впрочем, его чувства Скривенера не особенно занимали. Почему-то ему вспомнился старый анекдот, когда ирландский барышник говорит довольному покупателю необъезженного коня: «Ей-ей, вас ублажить не трудно, сэр!»
Перед входом в «Мирабель» Аннетта замедлила шаги. Руку Скривенера она отпустила, но за Альберто продолжала держаться.
– Мы еще немножко прогуляемся по набережной, – сказала она, и Скривенер заметил, как она поглядела в сторону озера – туда, где темнел строй деревянных пляжных кабинок, ключи от которых скорее всего имелись у Альберто.
– Что ж, тогда пожелаю вам обоим доброй ночи, – отозвался Скривенер.
Аннетта Лимож подарила его чарующей улыбкой:
– Вечер был просто сказочный! Прямо не знаю, как вас отблагодарить!
Вот и я не знаю, подумал Скривенер. На прощанье он вскинул руку, поймав себя на том, что этот жест одновременно смахивает на папское благословение и на фашистское приветствие, и направился к дверям отеля. Его поднял на второй этаж сонный лифтер. Постель в его номере была расстелена на ночь, пижама лежала сверху. Все чисто, аккуратно, целомудренно! Костюм, который он перед уходом оставил на кресле, заботливо повешен в шифоньер, заметки к лекциям сложены стопочкой. Скривенер зажег лампу на прикроватном столике; дорожный будильник показывал без четверти два. Он подошел к окну и решительным движением задернул шторы. Потом взял томик Тургенева в мягкой обложке, который читал в самолете, положил его на подушку вместе с очками и стал не спеша раздеваться.
С Аннеттой Лимож Скривенер увиделся только ближе к полудню. В десять утра он позвонил к ней в номер и услышал совершенно заспанный голос. Она явно еще не пришла в себя после восторгов минувшей ночи и еле ворочала языком. Скривенер поспешил положить трубку, предупредив, что позвонит через час. До одиннадцати он успел принять душ, одеться, позавтракать и даже совершить краткую прогулку. На повторный звонок никто не ответил; телефонистка на коммутаторе предположила, что мадмуазель Лимож, вероятно, в ванной. Больше Скривенер звонить не стал. Швейцарский коллега должен был заехать за ним в отель ровно в полдень, и без пяти минут двенадцать Скривенер спустился в вестибюль. За три минуты до полудня из лифта выплыла Аннетта. Она снова облачилась в полосатые брючки, изумрудно-зеленую блузку и босоножки. Волосы у нее были распущены по плечам, губы ярко алели. Она напоминала спелый персик, только что сорванный с дерева, – увы, не им, не Скривенером.
