— Я не понял. Он очень быстро говорит и совсем не так, как в школе.
Бадяга еще больше оттопырил губы.
— Эх вы, ученые.
— Он понимает по-русски, — повторил Кедров. — Я сказал: «Снимай мешок», и он снял, я сказал: «Садись», и он сел. Я все время смотрел на него — он слушал, по глазам видно, что понимает.
— Как собака, все понимает, а сказать не может, — определил Никольский и заглянул немцу в лицо.
— Не, не может, а не хочет, — уточнил Тарасов.
Немец чуть побледнел.
Никольский полыхал трубкой.
— Но, может, он еще заговорит?
Всего на секунду, и едва-едва заметно, губы у немца презрительно дрогнули.
— Видел? — спросил Батраков Кедрова.
Кедров встал.
— Не надо, Игорь, — попросил Женька.
Кедров дернул плечом, шмайсер скользнул ему в руку, и он перевел предохранитель на «огонь».
— Не твое дело.
Никольский вынул изо рта трубку.
— Советую, господин полковник, одуматься.
Немец смотрел вниз.
— Так как, ты понимаешь по-русски? — спросил Кедров.
Немец поднял глаза и встретился взглядом с глазами Кедрова.
— Понимаю.
Все все-таки остолбенели, словно заговорило дерево, а Бадяга даже открыл рот.
Кедров поставил шмайсер на предохранитель.
— Я же говорил вам…
— Садитесь сюда, — Никольский показал на свободное место у карты.
Немец сел.
Песковой потер руки: Вот это повезло.
— Говорите, — сказал Никольский.
Немец покосился на Кедрова, и Кедров усмехнулся.
— Можно.
— Я офицер штаба армии, — негромко начал немец, — и плохо знаю обстановку на переднем крае. Я там почти не бываю, к тому же после вашего наступления, как вы понимаете, передний край изменился, и помочь вам…
— И себе, — добавил Кедров.
— …и себе, — повторил немец, — особенно не смогу.
— Посмотрим, — сказал Никольский. — Как вы оказались здесь?
— Я выполнял приказание командующего армией.
— В чем оно заключалось?
— Я доставил пакет командиру корпусной группы.
— Разве нельзя было послать офицера чином пониже?
— Пакет был очень важный.
— Чем?
— Этого я не знаю.
Батраков постучал пальцем по карте.
— Только не врать.
Немец прокашлялся.
— Я не вру. Пакет был запечатан.
— Как вы попали в лес? — спросил Никольский.
— Я вручил пакет, когда уже началось ваше наступление. Я не взял охрану, рассчитывая, что можно проскочить на танке. Мы ехали очень быстро, и водитель ошибся…
Никольский повернул карту так, чтобы немцу было удобней.
— Где меньше всего ваших войск? Мы находимся примерно здесь. Где, по вашему мнению, легче перейти фронт?
Немец потер переносицу.
— Плотность обороны примерно везде одинакова. — Он помедлил. — Ваше наступление заставило передвинуть резервы не только в район прорыва, но и на фланги. Поэтому…
Никольский поморщился и помахал между собой и немцем ладонью.
— Нам, господин полковник, не нужны академические ответы — мы не на штабном разборе. Будьте конкретны. От ваших ответов зависит ваша жизнь.
Кедров кивнул. Батраков усмехнулся, Песковой сказал: «Угу», Тарасов, затянувшись козьей ножкой, пустил длинную струю дыма, Бадяга наконец перестал моргать, и только Женька ничего не сделал — он все смотрел на немца любопытными глазами. Немец показал пальцем северней той линии, которую ногтем провел на карте Батраков.
— Самая слабая оборона — здесь. Этот участок двадцать шестой стрелковой дивизии, армейской дивизии. Она имела большие потери, ее давно должны были сменить, но пока не сменили; теперь, после вашего наступления, вряд ли скоро сменят.
— То-то, — сказал Кедров.
— Какой глубины может быть оборона там, где мы пойдем? — спросил Никольский.
— Четыре-шесть километров.
— Так много! — вырвалось у Женьки.
Все опять помолчали.
Как пройти, как пройти эти километры? — думал каждый. До опушки леса оставалось немного, точка на карте, обозначавшая их место, была почти у края зеленого пятна, за этим краем начинался самый трудный, быть может, последний для всех их переход. Они знали, что сколько ни оттягивай, а начать его придется, но все-таки не торопились начинать.
— А карта тридцать шестого года, — сказал Кедров. — Вот цифры. 1936 и 1942. Как вы достали такие карты в тридцать шестом году? Ведь это же Курская область — километров шестьсот от границы?
Немец пожал плечами.
