Это были добрые, с увядшими лицами женщины, которые постоянно говорили о революции, произошедшей в далекой Франции, о том, как их родителям удалось бежать с родины лишь со своими драгоценностями еще до появления на свет Орелии. Почему они считали, что их рассказы заинтересуют Орелию? Ведь ее привлекало только настоящее, а не прошлое. У нее с языка были готовы сорваться столько вопросов о семье Кроули, но мадам посоветовала ей вести себя поскромнее, и она, сделав над собой усилие, сумела сдержаться.
Завтра! Завтра она увидит дом своих предков.
Мадам Дюкло договорилась о карете на следующее утро, и к десяти часам они, облачившись в траурные одежды, выехали в имение Мэнс.
— Что бы я делала без вас, дорогая мадам? — воскликнула Орелия, едва сдерживаясь, чтобы не прыгать от радости. — Сколько же я узнала от вас о том, как нужно себя вести в этом новом для меня мире.
— На самом деле? — строго спросила мадам Дюкло.
Карета ехала по берегу тихого ручья. На дорогу падали тени от магнолий с большими белыми цветами и раскидистых дубов, со свисающими с их ветвей, раскачивающимися на ветру лентами ползучих растений. Две птички — одна окрашенная в серые тона, а другая — с пунцовым опереньем, — пронеслись перед ними очень низко над дорогой и сразу же исчезли в густом кустарнике, растущем у самой поверхности чернеющей воды.
Они доехали до того отрезка ручья, где берег был очищен от кустов и до самого края берега росла густая зеленая трава под величавыми высокими дубами. От основной дороги в сторону вела другая дорожка, поуже, и кучер выехал на нее. Выглянув из окна, Орелия увидала дом в глубине сада.
Он был весь белый, словно покрыт гипсом, с большими колоннами, которые изящно поднимались с нижней галереи к краю крыши. В высоких окнах играло утреннее золотое солнце, а над крышей со слуховым окном возвышалась труба. У нее сильно забилось сердце. Наконец! Наконец!
Вот дом ее отца, вот ее родное место, ее родовое гнездо. Ей было отказано в наследстве, но оно предстало перед ее глазами в реальном свете. На глазах у нее навернулись слезы — это были слезы жалости к своему лежащему ныне в могиле отцу. Он покоился в мраморном склепе на своей земле, сообщил ей Мишель. Но это были и слезы радости.
Когда карета, сделав поворот, выехала на ведущую к дому дорожку, она увидела и другие строения — длинный ряд выкрашенных в белый цвет невольничьих хижин. Над одной из них в небо лениво поднималась струйка дыма, а там, в глубине, она заметила сахарный завод с высоким каменным дымоходом, который был выше трубы над поместьем Мэнс.
— Ну, ты готова? — спросила ее мадам Дюкло ровным голосом.
— Ах, мадам, я так волнуюсь…
— Дыши глубже, — посоветовала она.
Кучер, спустившись с козел, передал вожжи подбежавшему к ним чернокожему груму. Открыв дверцу, он сказал:
— Вы прибыли в имение, Мэнс, мадам.
— Погоди, не торопись, — приговаривала мадам Дюкло, выходя с его помощью из кареты.
Орелия, опершись на его протянутую руку, спустилась на приготовленную для них невысокую табуретку, и затем благополучно ступила на землю. Стоя возле кареты, она разглядывала этот великолепный особняк с двумя галереями и крутой крышей с тремя слуховыми окнами. Вокруг галерей были посажены магнолии, — темно-зеленые деревья с большими восковыми цветами. За заводом раскинулись поля сахарного тростника.
Она видела перед собой свой реальный, принадлежавший ей по праву, такой прекрасный мир.
Чернокожий дворецкий с полным достоинства видом открыл перед ней дверь.
— Что вам угодно, мадам? — вежливо осведомился он.
— Пожалуйста, сообщите мадам Кроули, что мадам Дюкло и мадемуазель Кроули хотят ее видеть, — объяснила дуэнья Орелии.
— Кроули? — ничего не понимая, переспросил слуга, поморгав глазами.
— Прошу вас сообщить о нашем приезде! — решительным тоном сказала мадам Дюкло.
— Слушаюсь, мадам. — Поклонившись, он ушел.
Орелия разглядывала прекрасную двойную лестницу, ведущую вдоль стен к верхней площадке, освещенную ярким светом из высоких — от пола до потолка — окон. Свет из них отражался вспышками от десятков блестящих поверхностей, — зеркала, хрустальной вазы с букетом весенних цветов, золотых подрамников висящих на стенах портретов… "Мои предки!" — подумала Орелия. Сердце у нее застучало.
