— Теперь, — устало сказал Наполеон, садясь на лафет пушки, — я гораздо ближе к Вене, чем они — к Парижу.
Затем он уронил голову на руки и так просидел минут десять, погрузившись в размышления о своих прежних победах и в мечты о победах грядущих.
Но, подняв глаза, он увидел перед собой адъютанта, явившегося сообщить ему, что Суасон, этот потайной ход в Париж, захвачен и враг теперь стоит всего лишь в десяти льё от столицы.
Наполеон выслушал эту новость так, как за последние два года привык выслушивать подобные известия, к которым его приучили неумение или предательство его генералов: ни один мускул не дрогнул на его лице, и никто из окружающих не мог сказать, что заметил хоть малейший след волнения у этого великого игрока, только что потерявшего весь мир.
Он сделал знак, чтобы ему привели коня, а затем, пальцем указав на дорогу в Фонтенбло, произнес лишь:
— Вперед, господа, в дорогу!
И этот железный человек отправился в путь, невозмутимый и бесстрастный, словно его тело было неподвластно никакой усталости, а его душа неподвластна никакой боли.
И сейчас еще под сводом церкви Монтро висит меч Иоанна Бесстрашного.
И сейчас еще на всех домах, стоящих напротив горы Сюрвиль, видны следы от пушечных ядер Наполеона.
На следующий день, вечером, мы прибыли в Шалон. Места в карете были заказаны нами только до этого города, а оттуда мы рассчитывали добраться до Лиона по воде. Но расчет наш не оправдался, ибо уровень воды в Соне упал настолько, что пароходы в этот день не смогли вернуться сами; мы наблюдали плачевное зрелище, как сорок лошадей тянули их на буксире, волоча по дну песчаного русла, которое они скребли своим килем: нечего было и думать о том, что завтра нам удастся воспользоваться этим путем.
Поскольку свободных мест в карете приходилось ждать до послезавтра, я вспомнил, что по дороге в Шалон, в четырех или пяти льё от города, нам попались на глаза руины какого-то замка, и, не зная, чем еще занять себя, решил съездить их осмотреть. И правда, на следующий день, рано утром, я был уже в пути, предусмотрительно захватив с собой провизию, так как, по моему разумению, в том месте, куда я направлялся, вряд ли можно было отыскать что-либо съестное.
От замка Ла-Рош-По сохранилась лишь круглая крепостная стена; жилые и служебные постройки выходили на круглый двор; бблыиая часть замка, должно быть, была построена уже ко времени окончания крестовых походов, и лишь две башни, как мне показалось, были возведены в более позднее время. Замок стоит на крутой скале, вершина которой так искусно скрыта в основании постройки, что и в наши дни, несмотря на восемь прошедших веков, с трудом можно разобрать, где именно творение Божье переходит в творение рук человеческих.
У подножия этой зубчатой скалы, словно гнезда ласточек и воробьев, сгрудилось несколько боязливых лачуг, надеясь обрести возле феодального жилища тень и укрытие.
Замок превратился в руины, печальные и пустынные, а крестьянские дома уцелели, и в них по-прежнему живут люди и звучит смех!
Однако люди, некогда жившие в замке, были знатными сеньорами, чьи имена оставили след в истории.
В 1422 году герцог Филипп Бургундский, сын Иоанна Бесстрашного, добился от короля Карла VI и королевы Изабеллы позволения для канцлера Бургундии Ренье По, сеньора де Ла Рош, состоять в свите герцога, когда тот будет давать клятву от имени Бургундии.
Но что это была за клятва, которую король и королева Франции требовали от первого вассала короны?
Он должен был признать короля Генриха Английского правителем и регентом королевства лилий.
В 1434 году Жак По, сеньор де Ла Рош-Ноле, сын только что упомянутого нами Ренье По, удостоился чести присутствовать на смотре, устроенном герцогиней Бургундской своим рыцарям и войскам, и участвовал в состоявшемся после него рыцарском турнире.
В 1451 году Филипп По был назначен герцогом Бургундским главой посольства, отправленного им к королю Карлу VII.
В 1477 году Филипп По, его сын Ги По и Антуан де Кревкёр подписали в качестве полномочных послов
Лансский договор между королем Людовиком XI и эрцгерцогом Максимилианом, супругом Марии Бургундской.
