Около западных дверей, которые и являлись центральным входом в храм, стояли еще две фигуры. По всей видимости, та, что справа – Григорий Богослов с благословляющей рукой, книгой и митрой, стоящей у его ног, а та, что слева – Иоанн Златоуст с книгой. Фигуры тоже сохранились частично, но куда лучше, чем апостолы.
На немой вопрос Пилигрима о том, что по традиции святителей должно быть не двое, а трое, Борисыч рукой указал на третью статую – Василия Великого – над западной дверью храма. Над каждым окном храма летали по четыре фигуры Ангелов. Присмотревшись, Пилигрим понял, что они держат в руках копье, лестницу и плат с изображением Нерукотворного образа Иисуса Христа.
Вдоволь насмотревшись на церковь за время ее обхода, следственная бригада двинулась к господскому дому. Дом стоял на крутом берегу в месте слияния Пахры и Десны, привольно раскинувшись по полю, и спускаясь с косогора остатками старой лестницы, в прошлом, наверное, довольно помпезной. Построен он был, судя по стилю барокко, где-то в середине XVIII века. Затем, и это тоже было хорошо заметно, неоднократно перестраивался. Крыльцо былого дворца украшали беломраморные львы с повязанными на них гирляндами разноцветных воздушных шариков.
– Это что? К нашему приезду? – пошутил Пилигрим.
– Да здесь ЗАГС сейчас располагается, – пояснил полковник из Москвы.
– А музей где? – спросил Борисыч.
– А музей закрыли в 1927 году за перспективностью. Запасники остались, – ответил полковник.
– Запасники? Ну и где они?
– Во флигеле, вон в том, что называется Конный двор. – Капитан выскочил вперед, показал на готической архитектуры домик и повел всех туда.
В нос ударил запах музея. Этот запах живет во всех музеях мира, от картинной галереи где-нибудь в Гжатске до золоченых залов Эрмитажа и Лувра. Он живет своей особой жизнью, и его невозможно истребить ни кондиционерами, ни специальным электронным климатом. Это запах времени. В маленьком одноэтажном флигеле, который, наверное, когда-то был конным двором, скопилось все, что уцелело в усадьбе от старых хозяев. Здесь стояли: столы, шкафы, комоды и секретеры различных эпох и стилей. «Действительно, – отметил про себя Борисыч, – зеркал много. В дверцах шифоньеров, например, не считая просто зеркал, трельяжей и настенных зеркал в больших резных рамах».
Они смотрели как тусклые глаза ушедших веков. Капитан вел их в дальний угол. Там стояло огромное туалетное зеркало, накрытое черным шелковым покрывалом. Борисыч отметил: надо же, не истлело за столько лет и не поперли. Потом мысленно сплюнул трижды через левое плечо. Как такое могло в голову прийти? Конечно же, покрывало новое. Он подошел, потрогал. Обыкновенная черная бязь. Такой материей всегда в музеях закрывают от пыли экспонаты. Опять мысленно сплюнул» «Чур, меня»!
В запасник вошла миловидная старушка.
– Наш хранитель и главный знаток всего этого богатства, – представил ее капитан, – Анна Сергеевна. Прошу любить и жаловать.
Приезжие представились, и Борисыч тут же задал мучивший его вопрос:
– Скажите Анна Сергеевна, а почему все зеркала не накрыты, а это закрыто тканью?
– А оно всегда закрыто тканью, – невозмутимо ответила хранительница.
– Позвольте, что значит всегда?
– Это значит, что, сколько я помню, оно всегда закрыто.
– Но… ткань-то новая?
– А это не по моей части, – она поджала губы.
– Тогда позвольте еще вопрос. Вы Виктора знали?
– Очень милый и любознательный молодой человек, – бабуся говорила о нем как о живом.
– Он чем-то интересовался конкретно?
– Историей села, храма, историей родов, связанных с усадьбой, – задумчиво, словно вспоминая, ответила старушка. – Впрочем, он больше расспрашивал про род Дмитриева-Мамонова. Хотя тоже выборочно.
– Как это?
– Видите ли, – разговор шел так, будто не было целого сонма слушателей, и они с Борисычем сидели в мягких креслах в тиши кабинета, – его не интересовали родовые корни Мамоновых, уходящие к Рюрику, а больше привлекало фаворитство одного из них, Александра, при Екатерине Великой. Даже не само фаворитство, а женитьба графа на княжне Дашеньке Щербатовой, фрейлине императрицы.
