Тем временем чиновник закончил беседу с мельником и рыболовами и, движимый любопытством, направился вверх по реке, желая пройтись и поглядеть на все своими глазами. Вскоре он заметил, что выше холмы расступаются, образуя небольшую равнину, весьма подходящую для строительства заводов. Дойдя до этого места, он глубоко задумался над неисповедимыми путями Провидения, по воле коего он оказался здесь — во славу и на благо отчизны. А день и впрямь благоприятствовал раздумьям. Было удивительно красиво: все залито золотым солнечным светом, легкий ветерок нес прохладу, в кристально-прозрачном Онего плескалась рыба, от каменистых порогов летели брызги, луга по берегам реки благоухали цветами, вдали зеленел лес, в котором щебетали птицы, славя щедрость Господа. Царский чиновник почувствовал, что его снова клонит ко сну, улегся в тени берез на мураву, точно в райских кущах, и уснул. А проснувшись, еще раз тщательно обошел окрестности и составил их план. Так заканчивается третий вечер.
Четвертый повествует о многотрудном путешествии царского чиновника (которого автор по неведомым причинам именует теперь патриотом) вместе с мельником и рыболовами вверх по реке Лососинке. После долгого и тяжелого марша — через болота, ветроломы и осыпи — они добрались до Машозера, через ручей питающего реку Лососинку. Там царский патриот осмотрел окрестности и, принимая угощение от местных жителей, расспросил их о железной и прочей руде (а вовсе не о беглых рекрутах), после чего, удовлетворенный, изволил отправиться на ближайший остров, в монастырь Святого Илии[51] — помолиться. Обратно на мельницу возвращались полевой дорогой.
Здесь я прервал чтение. Решил сам побывать на Машозере и собственными глазами увидеть, как там обстоят дела сегодня. Текст Баландина я «читал», так сказать, руками, теперь пора «перечитать» его ногами.
Рейсовый автобус из Петрозаводска на Машозеро ходит три раза в неделю — по средам, субботам и воскресеньям. Туда — в девять утра, обратно — в семь вечера. Ездят на нем петрозаводские дачники. В середине семидесятых годов прошедшего столетия кооператив Онежского тракторного завода выделил рабочим по шесть соток.
— Дачный «бум»… да только без ума, — говорит Наташа[52]. — Разрушили старую карельскую деревню. Ну, сам увидишь.
Воскресным утром мы вышли из дому. Петрозаводск отсыпался после бурной субботней ночи. Улицы были безлюдны, только в парк на берегу Неглинки со всех сторон стекались местные алкоголики с полными сумками — там по воскресеньям принимают стеклотару. Бутылки поблескивали на солнце… И вдруг в воздухе — веселая возня. Чайки прилетели!
Который уже раз я наблюдаю эту птичью радость на Севере? Кувыркание в небесах и истошные вопли. Словно солнце рассыпает звонкие белые искры.
— Помнишь лебедей в Ловозере?
На вокзале суматоха. У кассы гудит очередь небритых мужиков с воспаленными глазами. Оказывается, ночью перевели часы на летнее время. Автобус в Машозеро ушел час назад.
— Если не поймаем попутку, придется топать пешком.
— Можно троллейбусом до Древлянки доехать. Оттуда начинается трасса на Машозеро.
Древлянка — самый молодой и самый южный по отношению к Онежскому озеру район Петрозаводска. На остановке на улице Чапаева два сопляка с пивом — на вид лет двенадцати-тринадцати. Подъезжает троллейбус, внутри бабуля с тюльпанами и парень с пьяной девкой. До той явно не доходит, что суббота закончилась.
— Она еще больше отстала во времени, чем мы, — вполголоса говорю я Наташе.
— Если и вовсе из него не выпала.
По улице Чапаева — через район Перевалка — поднимаемся в гору, удаляясь от Онего. Вид справа — как после гражданской войны: полуразрушенные избы (тут закопченный сруб без крыши, там крыша на каркасе), покосившиеся заборы и остовы сарайчиков. Слева недостроенный район: бетонные многоэтажки (строительный кран в котловане, бетонные плиты в грязи), море машин и, куда ни взглянешь, граффити «Terror.ru». На каждой остановке — стеклянная витрина «Зодиака». Работает круглосуточно — пиво, чипсы, сигареты. Проезжаем базар «Чапаевский». Бабуля с тюльпанами выходит.
