И рыцарь узурпатора мордует,
Певца казнят за дерзкие слова!
— Насколько я понял, — с улыбкой ответил король на любезный вопрос хозяина, — ваш певец не замолчит, если ему не заткнуть рот. Вот вам деньги, сударь. Покормите его, пожалуйста. И поставьте на стол кувшин посолиднее…
Вино хранит привычные законы, —
сразу растеряв половину фальшивых нот, пояснил публике оживившийся менестрель:
И истина действительно в вине!
Мотив и ритм, морали да каноны
Горят в похмельном адовом огне…
Трактирщик, пожалей хоть клиентуру! —
взвыл он, всем своим видом поторапливая хозяина, несущего большой кувшин:
Плесни вина, ведь лажа все сильней!
Вино необходимо трубадуру
Как воздух… Хорошо… Еще налей!
В последнем возгласе сквозило такое облегчение, что трактир затрясся от грохнувшего со всех сторон смеха, к которому присоединился и король. Хохотали, держась за бока, деревенские парни, один из подмастерьев скатился под стол, а сапожник сгоряча выплеснул на него свою недопитую кружку.
— Ай да Эй-Эй! — в полном восторге проорал один из парней. — Вот уж не думал, что кто-то опять клюнет на его удочку!
— Видать, совсем тяжко пришлось! С такого-то похмелья! Фальшивил так самозабвенно, что челюсти свело!
— Тише, саранча! — прикрикнул на них сапожник, опасливо поглядывая в сторону короля. — Прикройте свои варежки! Лучше жерновами работайте, пошевеливайтесь: спать пора!
— Да рано еще, дядька! Завтра он уйдет года на три, кого слушать будем?
Менестрель между тем обстоятельно поглощал содержимое кувшина, почти не притронувшись к трапезе. Съев маленький кусочек хлеба, он завязал в узелок куриную ножку, вареный картофель и пучок зеленого лука. Вместительный кожаный бурдюк принял в себя остатки недобродившего молодого вина. Бродяга вдумчиво продегустировал оставшуюся в кружке жидкость, кинул на короля повеселевший, разом обретший цепкость и озорство взгляд.
— Спасибо доброму хозяину, — привычно поклонился он трактирщику, вставая и довольно твердой походкой направляясь к королевскому столику.
Денхольм вовремя перехватил только теперь опомнившегося шута, заставляя сесть и поставить на место увесистую кружку.
— Вы спасли мне жизнь, господин, — очень серьезно заверил старик со странным именем Эй-Эй. — Я ваш должник. Простите за представление, но…
— Да ладно, — стараясь не дышать перегаром, достойным дыхания дракона, перебил король. — Было довольно весело. Пустое.
— Нет-нет, я должен отблагодарить вас за терпение и щедрость. Мир дочиста отмыл свои краски, я снова могу петь! Я буду петь для вас, господа!
— Опять? — взвыл Санди. — Угомони его, куманек! Объясни ему, что мой слух больше не в состоянии выносить тот вой, что он называет песней! Расскажи ему, что в гневе я страшен и что даже если меня будут судить за убийство, найдутся смягчающие обстоятельства!
Но менестрель, не слушая гневных воплей, встал посреди залы, снова подстраивая колки…
В дверь ввалилась шумная толпа, с ходу требуя реки вина и горы мяса: крупные плечистые парни, тискавшие крепко скроенных девок. И шут посмотрел на них с тихой надеждой… Но увидев певца посреди залы, парни захлопнули пасти и, чинно выдав хозяину горсть медяков, заняли места поближе. Кто-то кинулся прочь, громко созывая народ. Из кухни прибежала прислуга и застыла в дверном проеме… Полной тишиной встретил трактир звуки лютни, нежные и печально-торжественные. Невидящим взором окинул публику певец, прикрыл глаза, устремленные в неведомые прочим дали… И запел:
Залиты бледной луною поля,
Тянет туманом с болот…
Проклята Богом эта земля —
Так древняя песня поет.
Там кости белеют, чернеет гранит.
Там стертый веками замок стоит.
…Король окаменел…
Голос певца, чистый и глубокий, казалось, сгущался под высокими сводами зала, обволакивал, круша века, сметая расстояния, — и вот уже как наяву видел Денхольм обломок черной башни, пришедшей в мир со старинной гравюры: проклятой Башни чародея Ронимо…
Замок угрюмый давит тоской.
Кто в замке хоть ночь проведет,
Тот навсегда позабудет покой —
Так древняя песня поет.
Будь пеший, будь конный, слуга, господин,
Но на душу примет проклятье руин.
Выйдет из замка при свете луны
