— Не спится, куманек? — насмешливо поинтересовался Санди. — Держу пари, ты размышляешь на те же невеселые материи, что и я.
— Вряд ли, — вздохнул король. — Но попробуй угадать, если хочешь.
— Опасно тебе возвращаться, вот что, — неожиданно выпалил шут. — Не сейчас, куманек, не сейчас. Переждать надо, пока суета утихнет.
— Выбирал себе скакуна, а попал пальцем в хромую кобылу, — рассмеялся Денхольм. — Но идея интересная. А кто, по-твоему, за меня страной управлять будет?
— И кто, скажи на милость, за меня утешит мою Ташку?! — прямо-таки сочась ехидным ядом, в тон ему протянул шут. — А ты не думал написать письмо? Или писать не умеешь?
Король подскочил на кровати. Письмо! Ведь он мог послать его еще из Стекка! Успокоить, все объяснить, помощи у друзей попросить в конце концов! Ох, коронованный тупица!
— Что, переварил? — издевательски поинтересовался Санди. — Не переживай, до меня тоже недавно доскакало. Возьми-ка ты бумагу, перо — все равно ведь не спится — и подробно опиши наши приключения. Ташке что хочешь строчи, но парням непременно прикажи разобраться во всей этой паутине. Кто за нами охотится. И за каким рожном им это надо.
— Я им в письменном виде всю полноту власти передам. Вплоть до моего возвращения, — оживился король. — Пусть организуют новый Совет. Братья Сайх, Зуй да Масхей. Справятся, никак вместе учились.
— Листен разорется!
— Пусть орет. Против Большой Печати не слишком повыступаешь, — торопливо писал послание Денхольм. — А я еще оттиск Перстня приложу. Так, готово. Теперь письмо для Ташью. — Он задумался лишь на миг, и вся его печаль, вся тоска и нежность ливнем хлынули на небеленый лист бумаги.
Король писал о своей любви. Он тщетно искал нужные слова, а те, что вырывались из-под пера — разве могли они выплеснуть на бумажную плоскость его необъятную душу, в которой царили ослепительно синие глаза, и кинжалы длинных ресниц, и шорох осенних листьев, навеки запутавшихся в искрящихся прядях?! Король писал о разлуке. Он просил прощения за каждый день, прожитый вдали от возлюбленной, он ставил на колени непокорные строчки, он возводил из них пьедестал Надежды на скорую встречу…
— Остановись, братец! Пожалей письмоносца! — корявым камнем полетела насмешка в зеркальную гладь его печали, ушла на глубину, оставив круги тревоги и раздражения. — Представь, как он уныло бредет под тяжестью королевской любви, заключенной в несколько увесистых томов!
Денхольм сплюнул, кинул в шута подушкой и постарался закончить письмо. Поставил печать. Расписался. Санди отодрал от занавесок две шелковые ленточки и заботливо обвязал послания, накапав сургуча с найденного на столе огрызка и припечатав его Перстнем, изъятым из заветного Кошеля.
— Вот так-то, куманек. Дадим о себе знать. Парни наведут во дворце порядок. Столицу перестанет лихорадить. А мы тем временем спокойненько погуляем по стране, посмотрим, что в мире творится.
— Знаешь, дружище, — целуя заветное письмо, улыбнулся король, — теперь, пожалуй, я усну как убитый.
— Вот только не надо глупых сравнений! — не без привычного ехидства передразнил шут, покрывая второе письмо рядом смачных поцелуев.
Наутро их разбудила странная возня во дворе. Наскоро умывшись, король и шут спустились вниз, чтобы узнать причину переполоха и бессвязных причитаний. В трактире было тихо и пусто…
— Есть кто-нибудь? — окликнул Санди.
И словно в ответ донеслось от окна:
— Ведь говорил я ему: иди в комнату, отоспись! Не послушал, олух!
— Что стряслось? — подошел к хозяину Денхольм, расталкивая толпившуюся у окон челядь.
— Эйви-Эйви попался…
— Что значит «попался»?
— По законам Светлого Королевства бродяжничество запрещено, — неохотно пояснил кто-то, не отрываясь от стекла.
— И правильно! — с жаром перебил его сосед. — А то в клетке он жить не может! А пропивать последние штаны да гроши на пиво клянчить мастер!
— Все мы живем в клетке, — вздохнула жена трактирщика. — А он птица перелетная. Жалко старика. Теперь вот в кутузку упрячут. Лютню отберут, что с него еще взять-то?!
— А ведь они шли Маха арестовывать, братцы, — вдруг прошептал мальчишка-разносчик. — Мах наверняка уже деру дал…
