Четверо деревенских завсегдатаев вели неторопливую беседу за кружками пенистого пива. Почтенное семейство проезжего купца отдыхало после сытной трапезы. Сапожник с подмастерьями шумно обменивались последними новостями и не самыми пристойными анекдотами. А прямо перед королем, уныло оглядывая пустой стол, терзал струны лютни бродячий менестрель. Утоливший первый голод Денхольм жадным до впечатлений взором окинул незнакомца.
В том, что менестрель бродячий, никаких сомнений не возникало.
Он был до того худ, что, казалось, вот-вот переломится где-то посередине долговязого тела. Обветренная кожа, больше похожая на древний пергамент, обтягивала кости, свисая складками морщин на изможденных щеках. Как будто для полноты впечатлений лицо прорезал старый косой шрам, берущий начало где-то в копне пепельно-серых, давно нечесаных волос и теряющийся в вороте линялой, небрежно залатанной рубахи. Из-под густых бровей старика на мир смотрели глаза бездомной собаки, выпрашивающей косточку у дверей мясной лавки, глаза, давно потерявшие цвет и блеск, глаза, полные скрытой муки. Одежду дополнял серый поношенный плащ — дыра на дыре, не менее грязные, но радовавшие своей целостью штаны и стоптанные до дыр тяжелые башмаки, красующиеся рядом с торчавшими из-под стола голыми мозолистыми пятками. Наиболее опрятный и ухоженный вид имела лютня, издававшая в руках владельца жалобные звуки, убивавшие затаенной фальшью. Да еще прислоненный к стене посох дерева незнакомой породы, выкрашенный в патриотический фиолетовый цвет.
Между тем менестрель уловил огонек интереса в глазах небедного на вид заезжего купца и поудобнее перехватил лютню, подкручивая колки. Услышав звуки, извлекаемые из несчастного инструмента, Санди на весь трактир заскрипел зубами…
Налей вина, чтоб кубки не пустели,
— унылым голосом затянул бродяга, —
Чтоб стала речь правдива и остра!
Вино необходимо менестрелю,
Как топливо для пламени костра!
…И король почувствовал непреодолимое желание утопиться. Санди, видимо, сточив до корней все зубы, тихо застонал, раскачиваясь из стороны в сторону. Почтенное семейство поперхнулось недопитым вином, укоризненно поглядело на трактирщика и ринулось наверх, зажимая уши. Но, к великому удивлению короля, остальные примолкли и придвинули стулья, а хозяин, вместо того чтобы дать мерзавцу пинка, бросил в их сторону виноватый взгляд.
— О, — раздался чей-то гулкий шепот, — Эй-Эй наконец за лютню взялся!
Подвластны песне люди и стихии, —
надрывался меж тем певец, —
И этот Богом проклятый трактир.
Вино родит прекрасные стихи и
Отмывает запыленный мир.
…Король не понимал возникшего среди завсегдатаев оживления. Так мерзко ему не было даже в Лесу Астарха. Но он лишь заботливо убрал со стола острые предметы и выдрал вилку из скрюченных пальцев разъяренного шута…
И можно в мирный день пропеть балладу,
В которой войны, кровь и звон мечей.
А можно и под грохот канонады
Воспеть отраду солнечных лучей…
И там и там источник вдохновенья —
Вино, оно как орден иль медаль!
Так лажа растворится в исступленье,
А из него появится печаль.
Певец явно наслаждался производимым эффектом, в его глазах родилось чувство, похожее на предвкушение, он давил фальшью, он выводил убийственные для уха рулады. И короля озарило: бродяга, неизвестно за какие заслуги пущенный в приличный дом, ведет слушателей к какому-то одному ему понятному финалу…
Но если трезв певец, так тяжко слуху,
Что даже зубы начинают ныть!
И у кого тогда достанет духу
Ему хотя б наперсток не налить?!
И будет он плести такие враки,
Которых не слыхали на земле,
И приведет к трактирной шумной драке
Отсутствие бутылки на столе!
…И король с облегчением рассмеялся, жестом подзывая трактирщика.
— Терпение, Санди! — прошептал он судорожно сглатывающему шуту. — Наше спасение обойдется нам в маленькую серебряную монетку!
И станет ведьмой добрая принцесса,
А рыцарь будет трус, дурак, подлец!
Тиран смягчится. Ради интереса
Велит повесить короля — певец! —
старательно фальшивил хитрец, жадно наблюдая за передвижениями трактирщика:
Один глоток — и правда торжествует!
Другой глоток — принцесса спасена,
