Как горько… Как тяжело… Чужое горе. Давняя беда. Так вот какая ты на вкус, Измена! Так вот какое ты на ощупь, Предательство…
…Наваждение схлынуло, и король задышал ровнее. Придавила его чужая вина, а теперь отпустила. Приоткрыл заброшенный дом свою тайну, протащил через всех виноватых… Теперь все. Теперь покой…
Ровно дышал король, не знал, что за тайной всегда идет… проклятие!
Прихватило внезапно, словно сердце взорвалось…
* * *
…На душе было весело и легко. Он гнал, торопил коня. Скоро дом, уже скоро!
Он поехал, он поехал…
Великий Мечник напевал нехитрый мотивчик, спешил домой, не замечая, что весь Рорэдол надел зеленые одежды траура, провожая свою легенду с королевскими почестями. Что поют захмелевшие рапсоды не о счастливом возвращении — о плаче верной Йолланд над могилой мужа в дальней стороне… По ночам ехал, ото всех таился, отсыпаясь по сеновалам и голубятням, — боялся, молва опередит! Хотел поразить жену нежданной радостью…
Вот и дом. Темно, и свеча в окне не горит…
Ах, негодница! А пела, обещала каждую ночь окошко освещать!
Что еще за камень? Откуда?
Лунный свет играет на причудливых бороздах, скользит, словно пыль стирает…
Руны…
«Мой друг. Мой брат…»
Что это? Чья глупая шутка?
«Мой друг. Мой брат. Гномы всегда рубят сразу, они не режут по частям. Йолланд, твоя жена тебе изменила. Ради ее спасения я солгал…»
Ты с ума сошел, неведомый шутник! Йолланд? Изменила?!
«…Ради ее спасения я солгал о твоей смерти. Закон Элроны суров, и особенно чтят его в Рорэдоле. Я видел отца, готового заточить свою дочь в Черной Башне. Я клялся любой ценой спасти жизнь твоей жене. Прости… И знай: гномы Сторожевых гор примут тебя как сына народа Кователя, которого буду молить о твоем спасении денно и нощно».
Не поверил. Забыв обо всем, кинулся в дом.
Не поверил, зная: гномы никогда не сорят словами! Толкнул дверь…
Тишина. Пыль. Паутина…
Небытие…
С легким шелестом весенней капели выскользнуло из пальцев дивной работы ожерелье…
Заплутавшая мысль:
«Ты был прав, мой дракон. Рожденное из слез не приносит радости…»
Холод отчаяния. Жажда убийства… Желание немедленной смерти… Оглушающая боль. Оглушающая Пустота… Каменеющая душа…
Проклятие заброшенному дому.
Он поехал, он поехал…
Наутро он седлал коня — совершенно седой, измученный витязь с опустошенными глазами. Он не мог рисковать жизнью любимой. Он не мог рисковать честью друга. Его жена не была изменницей. И гном не был лжецом…
Он ехал умирать.
Он ехал в Вендейр, Зону Пустоты.
Король ехал в Вендейр, Зону Пустоты.
Король ехал умирать…
Мягкие фиолетовые хлопья упали на окровавленную душу пушистым покрывалом. Обвили за одну ночь состарившееся тело, выжимая, выдавливая гной чужой тоски, яд чужого отчаяния. И тело извивалось от жгучей боли, горел бок, во рту полыхал пожар нестерпимой горечи. Короля рвало. Рвало чужими воспоминаниями. Рвало проклятием старого дома, жаждущего новых жертв былого преступления. Он бредил и метался, его била лихорадка… Не чужая, своя собственная!
И с рассветом жар отпустил…
Король открыл глаза. И поначалу не поверил, что открыл глаза именно он, Денхольм II, король Священной Элроны. Но сознание держалось твердо, видений не возникало. Хотя по-прежнему горел бок… Нет, не бок. Чуть ниже, где-то в области бедра…
Денхольм повернул голову. Неужели опять наваждение? Откуда сено?! Очень старое, подгнившее сено щекотало щеку. Король чихнул.
Он был на сеновале. А рядом стонал и ворочался окровавленный Санди…
— Что с тобою, друг?!
— А, господин, очнулся? — нагловато-насмешливый голос вывернул наизнанку всю душу.
— Эйви-Эйви! Ты здесь… Кто его так, проводник?
— Вы, господин. А он — вас.
Неглубокая, но болезненная рана в бедре. В том самом месте, куда ранил гнома мерзавец Горт. И у Санди: рана в плече, распорот левый бок…
Светлые Боги! Еще немного, и он убил бы лучшего друга!
— Мало того, — кивнул Эй-Эй, словно подслушал мысли, — Дом не отпустил бы живым и вас, подведя к той черте отчаяния, за которой жизнь теряет всякую цену.
— Но ты! Ты ведь был — там! Ты — Наместник Рорэдола!
— Не награждай меня чужими титулами, хозяин, — протестующе вскинул руку Эйви-Эйви. — Я был в Доме, Дом принял меня в игру. На ваше счастье, я успел вовремя. И сохранил тот порошок из семян дерева Хойша, которым однажды меня обсыпал щедрый Санди. Ведь вас было двое, вы бились, а значит, Дом мог и отсрочить явление Наместника, чтобы узреть наконец победителя…
