— Прости, что я бился с тобой, куманек, — наконец выдавил он. — Слово даю: никогда с тобой из-за бабы драться не стану! Тем более из-за чужой. Да еще и призрачной. Срамота!
Король и сам склонил повинную голову, открыл покаянный рот, но Санди перебил уже сорвавшиеся с языка извинения:
— Дрянные у нас законы, братец. Жестокие. Нельзя так карать за любовь…
Иначе он воспринял всю эту передрягу, незаконнорожденный сын, бившийся в шкуре незадачливого любовника. Иначе…
— Тебе их жаль?
— Мне всех жаль. Глупая история, насмешка Судьбы. Ведь если рассудить здраво, Йолланд приняла на себя удар, предназначенный мужу, которого любила много глубже, чем красавчика Горта. Она Хальдейму жизнь спасала, а он все равно подыхать решил… Глупо.
Проводник внимательно слушал невнятные речи, слишком внимательно, словно впитывал. И Санди вскинул голову, посмотрел на него, улыбнулся:
— Не одолжишь лютню, старик?
Эйви-Эйви дернулся, будто шут ему пощечину влепил.
Лютни ему, что ли, жалко? Нет, вон протягивает без колебаний…
И тут короля осенило: проводника впервые за все время пути назвали стариком!
Санди глянул еще раз, улыбнулся шире:
— Прости, Эй-Эй. Не так сказал. Конечно, не старик. Старина!
И Эйви-Эйви улыбнулся в ответ.
Шут тронул струны, поколдовал с аккордами, снова погрустнел. И запел тихо, еле слышно, немного волнуясь, немного стесняясь…
Он впервые пел в присутствии проводника.
Я вернулся домой из пропитанных пылью дорог,
И с надеждой на счастье я сердце метнул за порог…
А за ним — пустота, только ветер гуляет и пыль…
И понять не могу — это сон или страшная быль?
Пустота и покой. И как будто бы все на местах.
Но очаг не горит, паутина висит на часах.
Твое имя назвал, но смеется в ответ тишина,
Будто здесь о любви никогда не звенела струна!
Я вернулся, застав без тебя умирающий дом!
Только надпись на камне мне выбил мой брат, верный гном:
«Друг, прости, но жена оказалась тебе не верна.
Мнимой смертью твоей жизнь ее, честь твоя спасена!
Я ведь знаю суровый и горький элронский закон:
За измену жестокой расплаты мог требовать он!
Ты же путь продолжай свой, нелегкой судьбою храним.
О тебе я Кователя буду молить, Рорэдрим!»
И весь мир опустел, будто окаменел…
Я впервые об этом пропеть не сумел…
— Похоже, — тихо, в тон песне, проговорил Эйви-Эйви. — У тебя все лучше получается, честное слово.
И шут в ответ скорчил самую мерзкую рожу, на какую был способен. От счастья, наверное. От избытка чувств.
Глава 17. ЦЕЙР-КАСТОРОТ [13]
Ближе к вечеру, когда Эй-Эй восстановил охранные руны и заколотил дверь, ругаясь заклинаниями, а короля отпустил очередной приступ лихорадки, они двинулись в путь.
Ночь толкала сумерки в спину, нетерпеливая ночь, рвущаяся к власти по крови заката, но вечерняя полумгла держалась стойко, алыми отблесками ложилась на выложенную светлой брусчаткой тропу, ведущую прямехонько в горы. Они шагали по плотной кладке, подогнанной туго, как мозаика храма, торопясь прочь от гиблого коварного места, складывая уарды, словно набивая новые накладки на кожу своего щита.
Ночь настигла их в пути, но слишком долго таилась в засаде — проводник и место подходящее присмотрел, и заклинания нужные пробубнил.
Короля опять трясло, так, что окрестности оглашались дробным перестуком челюстей, распугавших, по словам Эй-Эя, самых голодных волков, если таковые остались еще в воинственном, но скучающем Рорэдоле.
— Почему ты ему не поможешь? — набросился шут на колдующего над варевом старика.
— Потому что тогда прихватит меня, — вяло пояснил Эйви-Эйви, прихлебывая из ложки. — Соли маловато, вот что…
— Какая соль! Ты же целитель! Пару раз проведешь рукой…
— Сил у меня нету на это «пару раз рукой». Отстаньте, господин «просто Санди».
— Ну тогда хоть сказку расскажи, — вымучил король жалкое подобие улыбки. — Что за интерес лежать и землю сотрясать!
— Сказку им теперь подавай, — заворчал Эй-Эй, тщательно деля наваристую кашу. — О чем вам сказку-то, а, господин?
— О чем-нибудь, — аппетитный запах еды помог собраться с мыслями. — Расскажи о Пути Между, проводник.
— О Пути Между? — усмехнулся старик. — О Пути Между говорить — жизни не хватит.
