— Больно…
— Потерпите, сударь, мы разотрем вас гномьей мазью, у них в пещерах холод бывает такой, что и обморозиться несложно. Горячий бульон, горячее вино — вот все, что вам нужно для жизни. Пейте!
— Больно! — это уже не он, другой голос, хриплый и слабый, будто испуганный: — Больно!
Глоток, обжигающий горло. Выжигающий внутренности. Зажигающий сердце…
Тепло, бегущее по телу, тормошащее онемевшую кровь…
Тепло и боль. И огненное сердце в груди — толчками. И пламя, взорвавшее омертвевшую кожу, — жидкое пламя по камню рассудка… Боль и тепло. Боль и разум. Боль и скорбь. Жизнь.
— Я еще жив?
— По-моему, у нас нет причин сомневаться. Вы — Денни Хольмер?
— Может быть… Я не помню…
— А вы — Санди? Просто Санди?
— Это мое имя, — знакомый, родной хрип с ноткой сомнения, умершей, не родившись…
— Нас прислал рорэдрим со шрамом через все лицо. Он думал, у вас хватит ума дождаться подмоги на берегу…
— Мы не могли сидеть на месте…
И стон раскаяния, сметающий мысли. Отмерзшая память — семью когтями Вешшу по сердцу. И волна благодарности, холодной узкой рукой упавшая на грудь… Потерпите, Денни, сейчас все пройдет…
Проводник! Эйви-Эйви! Спасибо! Прости в который раз не поверивших тебе!
— Повозка проедет? Срочно доставить в город!
— Город не пострадал?
— Галь? Да что ему сделается?
— А та деревня? Мы проплывали…
— Деревня разрушена подчистую. Но народ в большинстве своем уцелел. Это же Рорэдол, путники! Здесь чуют опасность печенкой! Попрятались в подвалы — они у нас добротные на века. Вода хлынула и сошла. Повылезали добро спасать!
— Одного я не пойму, приятель: как гномы, храни их Светлые Боги, так быстро прознали? Небось и своих забот прибавилось?
— Ночью в горах шум был, — кто бы знал, до чего хорошо лежать в повозке под слоем теплых одеял и смотреть в небо, чистое высокое небо над головой, отвлекаясь от покрывших тело язв отмороженной кожи, падая в сладкую дрему под скрипы колес. — Сильный, будто кто в медный гонг стучал…
— А как стучали, ваша милость? Не покажете?
— Вот так! — Санди с его прекрасным чувством ритма приподнялся на локте и отстучал по борту колымаги все, что запомнил.
— Вот так-так! — покачал головой еще не различимый до конца спаситель. — Если бы вы, ваша милость, ТАКОЕ в большой рог на городской площади протрубили, весь Рорэдол бы услыхал. И встал, обнажая мечи.
— Древний сигнал тревоги? — наконец-то отогрелось и любопытство, порадовавшее короля гораздо больше, чем совесть и раскаяние.
— Почему древний? — изумился второй рорэдрим. — Единственный. Что мы вам, бабы, которые платья десять раз на дню меняют?
— А к сигналу-то кое-что прибавили, — задумчиво проронил первый. — Дробный перестук — это для гномов. Мало сейчас умельцев, способных вытащить этих трудяг на поверхность…
— Ну да нам с ним знакомство не водить…
«Уже свели, — сонно подумалось королю, у которого не возникло и тени сомнения по поводу личности знатока гномьих сигналов. — Ну да мы промолчим, сам разберется, если захочет…»
А потом пришел сон, простенький и незамысловатый, загляденье, а не сон, после бесконечной вереницы кошмаров. Король рвал яблоки в садах Вельстана и собирал их в большую корзину, которая не желала наполняться. Потом перестал рвать и принялся есть. За что и получил по шее от старшего брата, оставшегося за Последним Порогом без яблочного сидра…
Ну при чем тут, скажите на милость, яблочный сидр?!
Когда Денхольм открыл глаза, за окном уже темнело.
За окном… За окном?
— Похоже, я проспал целый день, — задумчиво выговорил он плохо слушающимися губами.
— Прибавьте еще пяток — и не ошибетесь, — поддакнул знакомый, но безумно старый, уставший голос.
Но даже еле различимое старческое брюзжание (откуда оно взялось?!) не смогло вытравить вскинутые наподобие штандарта нахально-самоуверенные нотки.
— Эйви-Эйви, — почти ласково пропел король, не поворачивая головы. — А мы так испугались, что ты нас бросил…
— Надо бы, — сурово припечатал проводник. — Но если уж берусь за работу, довожу ее до конца.
— Не сердись, — попросил Денхольм, решаясь на главный в своей жизни подвиг и отрывая голову от подушки.
