Тишина.
Мертвая, гнетущая.
В крае, славном своим зверьем. В крае, полном птичьего перезвона.
Течение несло их не спеша, но упорно, не прибивая к берегу, не позволяя изменить курса.
Король и шут сидели, не в силах пошевельнуться, чтобы ненароком не нарушить хрупкое равновесие своего ненадежного судна, не в состоянии размять онемевшие ноги и доесть остатки сухарей. Медлительное плавание по потерявшей чувство меры реке оказалось сродни изощренной пытке. Путники могли только смотреть, позволяя муке покаяния проникнуть в самое сердце, на собственной шкуре прочувствовать все последствия опрометчивых слов.
Горечь вины, надолго отравившая разум.
Королю, помимо прочего, приходилось испытывать неудобства и чисто физического свойства. Мысль о том, что и шут давно сточил зубы из-за нежелания, подобно Эй-Эю, мочиться в штаны, приносила слишком слабое утешение. Но вскоре, как ни странно, голос измученного организма заглушил вопли совести и раскаяния, позволяя отвлечься от самобичевания.
А промелькнувшее по правому берегу кошмарное видение заставило забыть обо всем.
Деревня. Вернее, то, что от нее осталось.
Обломки добротных домов, полустертые ушедшей водой.
В том месте берег набирал высоту, взметаясь вверх округлыми шапками холмов. Но обрушившийся на мирное поселение шквал разметал дома в щепы. Остальное добила сорвавшаяся с цепи бешеная вода, чей мощный вал одолел даже эту вершину.
Осколки жилья, среди которых суетились люди.
И беспомощная, бессильная ярость человека, не имевшего возможности если не исправить, то хотя бы помочь.
С жестокой неторопливостью проплывающий ствол. Побелевшие костяшки пальцев, до судорог вцепившиеся в ветку. Слезящиеся от рези глаза тщетно высматривают возможность пристать к берегу, но вместо этого выхватывают все новые зловещие подробности…
Далеко. Слишком далеко. Не доплыть…
Плача от тоскливой обреченности, король зацепил взглядом маленькие, почти детские фигурки, снующие по берегу. Крепко сбитые, малорослые, этакие богатыри-подростки. Причем подростки бородатые. Гномы? Может быть, и гномы. Как следует рассмотреть не удалось, и разрушенная деревня скрылась в туманной дымке.
Но видение осталось. До самой маленькой щепочки, до трупа захлебнувшейся грязью дворняги из тех, что добродушным вилянием хвоста встречают чужаков на околице…
Хоть вой, хоть руки кусай! Хоть пальцы руби: простите, люди добрые, не хотел!!!
Хаос, Бог Вселенского Беспорядка, мог быть доволен щедрым жертвоприношением.
Сколько длилось это наполненное скорбью плавание?
Иногда королю казалось, что в наказание за грехи свои он обречен вечно плыть по Реке Раскаяния, не имея возможности пристать к берегу, умирая и вновь возрождаясь для новой муки. Он все чаще терял здравое восприятие окружающего, перед его остановившимся на дальней точке Вселенной взором проносились картины иных миров, отголоски воспоминаний, зримые отблески безумия. И уютная комната с разбитыми вещами с каждым часом становилась все ближе, все различимее скрипела плохо прикрытая дверь…
И король смирился с тем, что плывет к своей смерти…
Однажды он уснул и непременно ухнул бы в холодный поток, камнем уходя на илистое дно, если бы сумел разжать сведенные судорогой руки, впившиеся в один из сучков. Сил хватило лишь на то, чтобы подтянуться чуть выше по стволу: Денхольм, безразличный к своей участи, поплыл вслед за бунтующими руками по пояс в воде.
Где-то на пороге сознания топтался растерявший свое настроение бездушный и безликий шут, его ухмылка — то ли холода, то ли боли — мешала отвлечься на гимны покою. Беспомощность и неизбежность стерли из разума и этот облик. Усилием того, что когда-то называлось волей, король вытеснил последнее воспоминание о дружбе и о доме…
И потерял сознание уже навсегда…
— Осторожнее! Поливай руки теплой водой!
— Кожу, кожу береги! Да не дергай ты так!
Больно!
Когда первым чувством, что познаешь, возрождаясь к норой жизни, становится боль, вторым непременно вырастет ненависть…
Больно!
Мне было хорошо и уютно, мне было спокойно, зачем вы разбудили меня?!
Больно!
Оставьте, уйдите, мне снились прекрасные сны. Я должен быть рядом с братом! Оставьте!
