Теперь Киричаев ехал на лошади впереди своих людей, поглядывая на деревню, и думал об Алиме.
Впереди, у самого моря, он увидел густые клубы дыма, поднимавшиеся из развалин.
— Что это?
— Асан-оглы хутор сжигает.
— Кармыш?
— Да, Кармыш!
Он пришпорил лошадь, и всадники рысью помчались за ним. Навстречу бежали двое детей. При виде всадников дети вмиг исчезли. Киричаев был удивлен, что около горящих обломков не было ни души. Он постоял, посмотрел на груды пепла, на догорающую скирду.
— Подъезжай сюда! — крикнул всадник, стоявший у обрыва.
Киричаев подъехал и едва остановил лошадь, как тот протянул руку и показал ему на что-то черное, лежавшее на порыжевшей траве, похожее на обугленный труп человека.
— Любуетесь, нехристи? — раздался голос снизу.
Всадники увидали на обрыве человека с деревяшкой вместо ноги, с сильно заросшим лицом, в солдатской фуражке и в засаленной гимнастерке.
— Ты кто такая? — крикнул ему Киричаев.
— Человек. Не видишь? — ответил тот.
— А какой дела делаешь здэс?
— Живу.
Киричаев вдруг растерянно произнес:
— Алла… это наша Тишка.
Его как ветром сдуло с лошади. Он стал спускаться вниз к безногому солдату, бормоча:
— Милый друга моя, ты живая еще? Откуда пришла? Моя бедная товарищ, вай-вай! Давно пришла из война?
— Полгода як из плену вернулся… Вишь, ногу отрезали.
— А семья твой игдэ? У тебэ малчик була? Живая он?
Киричаев вдруг увидел телегу и людей возле нее.
— А, Дуна, Дуса! — Он бросился к оторопевшей женщине, около которой, держась за ее грязную юбку, стояли два худых белоголовых ребенка.
— Киричаев! — воскликнула женщина и шагнула навстречу Али.
Он подскочил к детям, заглядывая им в глаза, ерошил ладонью волосы, выгоревшие от солнца.
Дуся была беременна. Кофта и юбка, прикрывавшие ее тело, были сшиты из травяного мешка и застегивались самодельными пуговицами, на ногах были дырявые опорки.
— Что в городе? — испуганно спросила она.
— Кадеты и немца пришла.
— А ты как, тоже из плена? — спросил Тихон, скрипнув деревянной ногой.
— Тихон, ты не спроси теперь за меня, ты скажи, что я можим для тебя, бедный друга, помогай, — он указал на пещеру, где ютилась семья.
Тихон безнадежно махнул рукой:
— Сам видишь… Я родину защищал… Отец двадцать пять годов проработал у Абдуллы… Теперь видишь, что делают… Отца сожгли…
— Твоя бабай в огонь? Дедушка Архипка? Ай-ай! — испуганно проговорил Киричаев.
— Али, а ты зачем приехал? — спросил инвалид, повышая свой дрожащий голос. — Кто ты?
— Я у Абдуллы теперь работаю. Управляющая экономия…
— Так и ты приехал нас выгонять?
Киричаев помолчал. Затем торопливо вынул кошелек из кармана и протянул его Тишке.
2
В полдень Киричаев прибыл в русскую деревню Чернобровку. Небольшие саманные, крытые землей избушки, колодец с журавлем. Каждая избушка окружена низкой каменной оградой. Избушки стояли далеко друг от друга, и потому деревня казалась большой, а улица — длинной.
Вдоль забора по обеим сторонам росли белые акации. Около каждого домика виднелись стог сена, скирда соломы, куча кирпичей, сделанных из навоза и заготовленных для топлива. Кирпичи так искусно сложены, что издали казалось — это стоят огромные почерневшие бочки.
Киричаеву бросились в глаза кучи домашней утвари, сваленной у ворот почти каждого дома. Люди суетились и кричали. Тут же, рядом, бродил скот.
Русские толпились около своего скарба, чего-то ждали; некоторые ругались; другие, убитые горем, сидели, печально опустив головы.
Киричаев въехал в деревню. Озлобленные крестьяне встретили его руганью и проклятиями:
— Эй вы, нехристи, мы с вами посчитаемся, придет время!
— Изверги, где же суд, где право?
— Изменники!
Киричаев, нагнув голову и пришпорив лошадь, поскакал по широкой улице.
В конце улицы Киричаев увидел, что навстречу ему, как вихрь, несется лихой всадник.
Это был Асан-оглы. Поравнявшись с Киричаевым, он осадил коня.
— Хорошо, что приехал, Али. Там неспокойно. Сила нужна, — сказал он Киричаеву. — Сейчас будем грузить, вон арбы идут!
Показался обоз, состоявший из двадцати арб, которые тащили серо-голубые крупные волы.
Асан-оглы, широколицый татарин, рыжий и рябой, с большими желтоватыми зубами, торчащими вперед, сильный и крепкий, затянут в австрийский мундир. У него был вид жестокого и отчаянного человека. Когда-то он был вахмистром старой армии.
