Первая редакция главы «Городня» пушкинского ‹«Путешествия из Москвы в Петербург»› писалась, по-видимому, в конце 1833-го или в начале 1834 года, как раз в то время, когда поэт тщетно пытался опубликовать «Записку о древней и новой России» Карамзина[560]. В это время призыв историка «смотреть на вещи с разных сторон» как нельзя более отвечал стремлению Пушкина к исторической объективности.
В тридцатые годы, как никогда ранее, решение крестьянского вопроса тесно связывалось с вопросом о дворянской независимости. Поэт с неодобрением следил за деятельностью разнообразных «тайных» правительственных комитетов, создаваемых в это время[561]. С его точки зрения (исторические корни такой позиции мы попытались проследить), в отношениях между крестьянством и дворянством не должно быть никаких промежуточных звеньев.
Антидворянское решение крестьянского вопроса поэт связывал с именем Радищева, а свои представления о дворянской независимости — с идейной позицией Карамзина.
В политическом сознании Пушкина эти два имени находились в постоянном противопоставлении, увлечение одним всегда означало отрицание другого.
Конец 1810-х — начало 1820-х годов — момент наибольшего увлечения Пушкина политическими идеями Радищева и одновременно период очень сложных и противоречивых взаимоотношений с Карамзиным. С середины 1820-х годов Пушкин стал испытывать все углубляющийся интерес к Карамзину, и вместе с тем осложняется его отношение к Радищеву. При этом если книга Радищева в целом не принимается Пушкиным, то личность «первого революционера», его рыцарский фанатизм и безусловное бескорыстие продолжают восхищать поэта:
…не можем в нем не признать преступника с духом необыкновенным, политического фанатика, заблуждающегося, конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарскою совестливостию (XII, 32–33).
(Карамзинский подтекст в стихотворении «Из Пиндемонти», 1836)
В обширной исследовательской литературе о стихотворении «Из Пиндемонти» нигде не указывалось на карамзинский подтекст этого пушкинского стихотворения[562].
Между тем к Карамзину отсылает одно из ключевых его двустиший, которое первоначально, в черновом автографе, звучало так:
Зависеть от царя, зависеть от народа
Равно мне тягостно: бог с ними — я желал…
(III, 1031)
Эти строки имеют в своем подтексте заключительную фразу из «Посвящения императору Александру» Карамзина — «история народа принадлежит Царю»[563] — и острейшую дискуссию, вызванную этой фразой. Связь этих пушкинских строк с высказыванием Карамзина основывается отнюдь не на простом упоминании двух его ключевых «действующих лиц», царя и народа, а на целом комплексе «карамзинских следов» в этом стихотворении, равно как и в других произведениях Пушкина данного периода. Фраза «история принадлежит Царю», осмысляемая Пушкиным на протяжении всей его жизни и трансформированная в стихотворении «Из Пиндемонти» в строки «зависеть от Царя, зависеть от Народа / Не все ли нам равно», стала своеобразным фокусом пушкинского карамзинизма.
Датированное 1815 годом, «Посвящение» открывало публикацию первых восьми томов «Истории Государства Российского», осуществленную Карамзиным в начале февраля 1818 года. Полемические отклики на утверждение Карамзина «история народа принадлежит царю» стали появляться сразу после его обнародования. Одним из первых отозвался декабрист Никита Муравьев и сформулировал ему антитезу: «История принадлежит народам»[564]. Ему вторил другой декабрист, Н. И. Тургенев: «История принадлежит народу — и никому более! Смешно дарить ею царей. Добрые цари никогда не отделяют себя от народа»[565]. Пушкин, хорошо знакомый с обоими, знал об их реакции на утверждение Карамзина. В «‹Автобиографических записках›» (1826) об этом говорится так:
Молодые якобинцы негодовали; несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутые верным рассказом событий, — казались им верхом варварства и унижения ‹…› Некоторые из людей светских письменно критиковали Кара‹мзина›. Ник‹ита› Муравьев, молодой человек умный и пылкий, разобрал предисловие или введение: предисловие!.. (XII, 306).
