Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии - страница 127

. Пушкинское присутствие в «Братьях Карамазовых», рассеянное в пространстве произведения и образующее его цитатный фон, концентрируется в нескольких узлах романной структуры. Важнейшим средоточием пушкинского «присутствия» в романе является образ Федора Павловича Карамазова[731]. Основой многих ключевых сцен романа с его участием Достоевский делает пушкинские мотивы, в некоторых случаях придавая им форму драматургических конфликтов или анекдотов. Так, столкновение Федора и Дмитрия Карамазовых в «монастырских» главах романа имеет в подтексте конфликт между Альбером и старым рыцарем из «Скупого рыцаря» Пушкина[732]. Выявленная Бемом и ставшая классической, эта параллель между романом Достоевского и пушкинским произведением — далеко не единственная. Цель настоящего исследования — показать еще не отмеченные пушкинские подтексты образа Федора Павловича. Их высокая концентрация, на наш взгляд, обусловлена тем, что старший Карамазов представляет в романе пушкинскую эпоху, какой она виделась Достоевскому и его современникам в шестидесятые годы девятнадцатого века, то есть во время действия «Братьев Карамазовых»[733].

«Русского мужика, вообще говоря, надо пороть. ‹…› Мужик наш мошенник»: это «откровение» своего персонажа, Федора Павловича, Достоевский привел как образец высказывания в духе «просвещенных» людей «старого времени»[734], отвечая консервативному журналисту А. Градовскому (предметом обсуждения была Пушкинская речь Достоевского). Таким образом писатель определил место Карамазова-старшего в иерархии поколений, которую составляют герои романа. Из статьи Достоевского «Старые люди» (XXI, 8–12)[735] следует, что писатель включал в понятие «старое время» не только пушкинскую эпоху, то есть исторический период, хронологически ограниченный сверху датой смерти Пушкина, но и время Белинского и Герцена. По возрасту Федор Павлович находится между пушкинским поколением и поколением Белинского. В момент действия романа, в 1866 году, Федору Павловичу пятьдесят пять лет, следовательно, родился он не позднее 1810 года. Люди пушкинской генерации родились в основном в 1790–1800-е годы — П. А. Вяземский (1792), В. Ф. Вяземская (1790), С. А. Соболевский (1803), Ф. И. Тютчев (1803), а в 1810-е — Белинский (1811), Герцен (1812), Огарев (1813), Станкевич (1813), Бакунин (1814). И хотя образ Федора Павловича отражает некоторые черты, приписываемые Достоевским Герцену — а именно «остроумие» и презрение к русскому народу (XXI, 9), — Карамазов-старший представляет именно пушкинское поколение. Сверстники же Герцена в романе, где разделение героев на поколения чрезвычайно важно, представлены Миусовым, как показала в своей статье В. Ю. Проскурина[736].

Важнейшей чертой, выявляющей принадлежность к пушкинскому поколению, выступает акцентируемое самим Карамазовым и подчеркнутое «рассказчиком» дворянство Федора Павловича: как об этом говорит в романе «семинарист-карьерист» Ракитин: «…вы, господа Карамазовы, каких-то великих и древних дворян из себя корчите, тогда как отец твой бегал шутом по чужим столам да при милости на кухне числился» (XIV, 77). Дворянство Карамазовых не случайно вызывает особое раздражение именно у Ракитина. Исследовательская традиция называет в качестве его прототипа Г. З. Елисеева (1821–1891), происходившего из семинаристов критика, печатавшегося в «Искре» и в «Современнике»[737] в начале шестидесятых годов. Однако значение образа Ракитина много шире отражения одного прототипа. Этот романный персонаж обобщает тип демократа-шестидесятника в критическом восприятии Достоевского. Высказывания Ракитина отражают взгляды Д. И. Писарева и Д. Д. Минаева[738]. «Просвечивает» сквозь образ Ракитина и Чернышевский, воспоминания о котором Достоевский начал писать незадолго до начала работы над «Братьями Карамазовыми», в 1873 году[739]. Исследователи указывают, что роман содержит полемику с романом «Что делать», представляя иное, чем у Чернышевского, видение «нового человека»[740]. Дворянство же Федора Павловича для Ракитина и его единомышленников олицетворяет принадлежность этого романного персонажа к «старому времени», в особенности в сочетании с самозваным «рыцарством» Карамазова-старшего, бывшим, на взгляд людей 1860-х годов, вопиющим анахронизмом.