А кроме водочки… Бесчисленное количество сортов колбас, охотничьих и прочих сосисок, самой разной длины и толщины, сельдь, копчености, огурчики, маринованные грибы, красная рыбка и прочее, и прочее.
Комаров взял одну из бутылок и поднес Кулькову.
— «Сан Саныч», — прочитал Кульков надпись на этикетке. — «Водка САН-САНЫЧ, настоящая сорокаградусная»… Вот это да! Твоя работа?
Комаров скромно потупился.
— Сан Саныч, я ведь этим не занимаюсь. Есть целая команда: рекламщики, имиджмейкеры, то-се, пятое-десятое… Вам-то нравится?
— Жириновского из меня лепите? — спросил Кульков, стараясь придать голосу строгость. Но это у него не очень получилось. Ему очень нравилась бутылка «Сан Саныча».
— Нет, Сан Саныч. Это же не персонифицировано. Это гораздо тоньше. Ее сделали дешевой — это будет напиток рабочего класса. Причем качество — отменное. Попробуйте сами…
— Это мы успеем… Ладно, передай тем ребятам, которые эту штуку делали: молодцы! Работяги будут трескать и Сан Саныча нахваливать.
— Попробуйте, попробуйте…
Официант уже наполнил высокие узенькие рюмочки и одарил ими всех присутствовавших. Охранники с рюмками в руках покосились на шефа, готовые немедленно поставить их на стол и вытянуться «во фрунт».
— Что уж там, — сказал довольный шеф. — Давайте ребята… За сегодняшний почин!
— Почин, надо сказать, удался. — Ипатьева улыбнулась. — С вами, Сан Саныч, очень легко работается.
— Со мной вообще очень легко, — ответил Кульков. — Если человек хороший, то я с ним всегда… Это… Легко…
— Вот и чудно! — развел руками Комаров. — Что же, господа-товарищи, к столу?
Кульков чувствовал бедром колено Галины, сидевшей рядом и бодро пившей водку «Сан Саныч» наравне с мужчинами. Колено было плотное, остренькое, теплое; оно волновало Сан Саныча: исходили от него какие-то мощные и приятные волны, побуждавшие Кулькова шутить, балагурить, произносить тосты. Все, как один, тосты казались ему чрезвычайно удачными и уместными.
— За трудовой народ! — выступил он в неожиданном для всех ключе, вставая со стула и стараясь при этом, чтобы колено его соседки скользило по его ноге возможно дольше. — За то, чтобы жилось ему хорошо! Под нашим чутким руководством… — закончил он и намеренно затянул паузу в ожидании реакции немногочисленной публики.
Галина, глянув на Комарова, первой захлопала в ладоши; Гена же тонко улыбнулся и, протянув руку над столом, столкнулся своей рюмкой о фужер Сан Саныча. (За народ потенциальный вождь решил выпить из более крупной посуды — видимо, тем самым, подчеркивая важность момента.)
— Сан Саныч! — обратилась к Кулькову обаятельная соседка. (Он едва успел опорожнить фужер и тянулся за куском буженины.) — Сан Саныч! Давайте с вами выпьем на брудершафт! Хотите?
Давясь бужениной и купаясь в теплых волнах первого опьянения, Кульков тоже хлопнул в ладоши:
— С превеликим удовольствием… Вот это по-нашему! Вот это я люблю!
Ипатьева встала рядом с Кульковым, которому в руку уже сунули наполненную рюмку. Они сцепились локтями — причем Кульков едва не задохнулся от того, что грудь Ипатьевой плотно вдавилась ему в солнечное сплетение, — и выпили.
Из глаз Кулькова закапали слезы. Он понял, что ударная доза «одноименной» водки оказалась для него, если быть честным перед самым собой, великоватой… Чтобы не показать своей не к месту обозначившейся слабости, он молодецки схватил Галину за плечи, заставив журналистку даже слегка пискнуть, притянул к себе и прилип раскрытым ртом к ее накрашенным губам.
А дальше случилось то, чего Кульков ожидал меньше всего: Сан Саныч с мгновенным восторгом почувствовал, как шершавый и очень горячий язык журналистки скользнул между его зубами и забегал по альвиолам, затыкался, как слепой щенок, в небо, заиграл с его языком; губы Ипатьевой, словно присоска, легли на рот Кулькова, парализовав его, тем самым лишив Сан Саныча всякой возможности не то, чтобы говорить и как-то комментировать происходящее, а даже мыслить…
Когда Ипатьева отстранилась, также быстро и неожиданно, как и припала к нему своими скользкими до неприличия (но от этого — еще больше возбуждающими) губами; Кульков понял, что продолжалось это безумие секунды две, не более. Ни у кого из сидевших за столом не успели еще измениться ни поза, ни выражение лица.
