Цико выглядел красивым, несмотря на синяки и запекшуюся на лице кровь. Стройный, с открытым лбом, светловолосый, с прямым носом и тонкими губами. «Красавец!» — подумал поручик и спросил его вкрадчиво:
— Может, ты скажешь что-нибудь?
— Несчастный!.. Ты представляешь, что тебя ждет, когда мы победим? — твердо произнес Цико.
— Эй, ты, — поручик повернулся к жандармам и указал пальцем на одного из них, пожилого, с двойным подбородком. — Ну-ка, покажи ему дорогу на тот свет!
Он выстрелил почти в упор. Пуля ухнула, как филин. Парень упал на левое плечо. Павел нагнулся, обнял его и отнес в шалаш. Положил его рядом с Токо, погладил по лбу и вышел.
— Екатерина Младенова — Нина, — приглушенным голосом произнес унтер-офицер следующее имя.
— Здесь, — раздался испуганный голосок, как бы в ответ на вызов учителя, и на залитой серебряным светом поляне вытянулась худенькая девушка с каштановыми волосами, в беспорядке рассыпавшимися по спине, с бледным, исстрадавшимся лицом и вздернутым носиком. Реснички ее мелко дрожали, губы подергивались, будто хотели произнести самые нежные, самые теплые слова невысказанной любви. Поручик не взглянул на нее. Высморкался.
— А ты скажешь мне что-нибудь? — глухо, через носовой платок произнес офицер.
— Какая буря! — сказала Нина.
— Салчо, ликвидируй ее! — резко махнул он рукой.
Шагнул длинный, как жердь, жандарм с изъеденным оспой лицом, фиолетовым носом, наполовину скрытым в густых, черных усах.
— Жаль стрелять в эту рожицу, господин поручик… Она у нее как месяц… — осклабился он.
— Тогда стреляй в грудь! — крикнул поручик. — Да побыстрей!
Нина стояла на поляне, прислушиваясь к буре, которая трепала верхушки деревьев и гудела, словно сто тысяч кавалов. Улыбка невольно скользила по губам. Что только не делает с человеком весенняя буря!
— Господин поручик, посмотри, как улыбается, будто под венец идет…
— Скотина, стреляй скорее, а то сам под венец пойдешь!
Изъеденное оспой лицо жандарма вытянулось, и он нажал на спуск. Тихий вздох вырвался из груди Нины, и на белой блузке показались три красненьких родничка. Улыбка играла на ее устах. Павел утонул лицом в теплых родничках. Он положил Нину рядом с Цико. Прикоснулся губами к ее губам, погладил по щекам: «Все парни в селе были влюблены в тебя. Никто до тебя не дотронулся. И вот только я…» — выдохнул он.
Из ятаков остался только седой мужчина. Унтер, не глядя в список, произнес его имя:
— Вырбан Пешев — бай Вырбан.
— Я…
Бай Вырбан стоял прямо и неподвижно, как скала. Над его головой горел венец из рубиновых звезд, сплетались зеленые дубовые ветки, в карих глазах тлела глубокая печаль. Жандармский офицер приблизился к нему и положил руку ему на плечо.
— Ну, дед, настал и твой черед. Нарочно оставил тебя последним. Чтобы смотрел, как умирают те, которых ты отравил своими сказками… Которых ты воспитывал… Заставлял помогать партизанам…
— И мне урок даете? — прервал его седовласый ятак.
— И тебе.
— Эх, господин поручик, господин поручик!..
— Что еще?
— Пока ничего.
— Димко, — не оборачиваясь, крикнул поручик.
— Слушаю, — протопали сапоги жандарма с сильно выдающимися скулами под круглыми припухшими глазами.
— Кажется, дед приходится тебе родней?
— Так точно!
— Расправься-ка с ним!
Жандарм лихорадочно расстегнул кобуру, выхватил пистолет, из которого вырвался синий, холодный огонек, и выстрелил. Жандармы таращились, зажав зубами сигареты. Павел остановился у шалаша, поручик смотрел не мигая. Вырбан Пешев не дрогнул. Стоял, широко расставив ноги, чуть подавшись вперед. Луна снова перепрыгнула на другую ветку, содрогнувшись от ужаса.
— Господин поручик, он… не… — со страхом произнес Димко.
— Стреляй еще!
И он выстрелил. Три раза подряд. В грудь. И опять старый ятак не дрогнул.
— Господин поручик…
— Стреляй в сердце!
Наконец Вырбан Пешев вздрогнул, закачался, выкинул руки вперед, будто ища опоры, и переступил. Павел подбежал, подхватил его и поддержал. И так стоя, даже не упав на колени, умер коммунист Вырбан Пешев, которого в селе люди звали просто бай Вырбан.
В шалаше Павел нашел ему место у стены. Он лежал с краю, как отец около своих детей. Павел встал перед товарищами. В сумерках их лица едва виднелись. И вдруг он заплакал. Когда его сажали в грузовик, дед успел шепнуть: «Не бойся! Останешься жив! Но то, что увидишь, намотай себе на ус…» Вроде бы мудрый был у него дед, умный, но как он не понимает, что с этими людьми его внук жил в прекрасном мире. Без них этого мира для него уже не будет…
