Это меня рассердило.
— Вам хочется? — воскликнул я с глубокой иронией.
— Да! Неужели вы не можете этого понять? — крикнул он.
— Не знаю, зачем вам желать больше, чем есть, — сказал я сердито.
Он посмотрел на меня, ничего не понимая. Эта стрела тоже пролетела мимо него, а он был не из тех, что задумываются над стрелами, потраченными напрасно. Честное слово, он решительно ничего не подозревал, с ним нужно было вести себя по — иному. Я был рад, что моя стрела пролетела мимо, был рад, что он даже не слыхал, как я спустил тетиву.
Конечно, тогда он не мог знать, что кочегар умер. Следующая минута, — последняя, которую он провел на борту, — была заполнена событиями и эмоциями, налетавшими на него, как волны на скалу. Я пользуюсь этим сравнением умышленно, ибо, веря его рассказу, склонен думать, что он все время сохранял странную иллюзию пассивности, словно сам не был активным, а лишь подчинился воле тех адских сил, которые избрали его жертвой своей шутки. Первое, что он услышал, был скрежещущий звук тяжелых боканцев, этот скрип словно проник в его тело с палубы через подошвы его ног и поднялся по спинному хребту к мозгу. Шквал пыл близок, и вторая, более высокая волна приподняла пассивный кузов судна, а мозг и сердце Джима пронзили панические вопли: «Спускайте! Ради бога, спускайте! Судно тонет!»
Вслед за этим канаты побежали по блокам, а под тентом раздались испуганные голоса.
— Они подняли такой крик, что могли разбудить и мертвого, — сказал Джим.
Затем, когда наконец лодка с плеском опустилась на воду, послышался стук падающих в лодку тел и крики: «Отцепляйте! Отцепляйте! Шквал надвигается!..»
Он услыхал высоко над своей головой слабое бормотанье ветра, а внизу, у его ног, раздался болезненный крик. Чей-то голос у борта стал проклинать чак у блока. На носу и на корме судна раздалось жужжание, словно в потревоженном улье.
Джим рассказывал очень спокойно — спокойны были его поза, лицо, голос, и так же спокойно он продолжал:
— Я споткнулся об его ноги.
Вот как я впервые услышал о том, что он сдвинулся с места. Невольно я что-то проворчал от удивления. Наконец, он сорвался с места, но о том, когда это произошло и что вывело его из состояния оцепенения, он знал не больше, чем знает вырванное с корнем дерево о ветре, бросившем его на землю. Все это его ошеломило: звуки, тьма, ноги трупа. Клянусь Юпитером! Проклятая шутка опутала его всего, но, видите ли, он не признавался в том, что допустил ее. Удивительно, как заразительно действовала на вас его иллюзия. Я слушал так, словно мне рассказывали о манипуляциях черной магии над трупом.
— Он перевернулся на бок, очень тихо, и это последнее, что я видел на борту, — продолжал Джим, — Мне не было дела до того, что с ним случилось. Похоже было, будто он поднимается. Конечно, я думал, что он встает. Я ждал, что он пробежит мимо меня к перилам и прыгнет в лодку вслед за остальными. Я слышал, как они там, внизу, возились, и чей-то голос, словно из глубокой шахты, крикнул: «Джордж!» Затем все трое подняли вопль. Я отчетливо различил три голоса: один блеял, другой визжал, третий выл. Ух!
Он слегка вздрогнул, и я заметил, что он медленно приподнимается, как будто чья-то сильная рука поднимала его за волосы со стула. Медленно он встал, и когда выпрямился во весь рост, то пошатнулся. Страшно спокойными были его лицо, движения и даже голос, когда он сказал: «они вопили». И невольно я насторожился, как будто пытался уловить этот призрачный вопль под фальшивым покровом безмолвия.
— Восемьсот человек находилось на борту этого судна, — сказал он, пригвождая меня к спинке стула невидящим взглядом. — Восемьсот живых людей, а они звали одного мертвого человека, хотели его спасти: «Прыгай, Джордж! Прыгай! Да прыгай же!» — Я стоял, положив руку на боканец. Я был очень спокоен. Тьма спустилась непроглядная. Не видно было ни неба, ни моря. Я слышал, как лодка подпрыгивала у кузова, и больше ни одного звука не доносилось оттуда, снизу, но на судне подо мной стоял гул голосов. Вдруг шкипер завыл: «Mein Gott! Шквал! Шквал! Отталкивайте!»
