Он искоса глянул на своего провожатого: Аугусто ступал на цыпочках. На смуглом лице читалось благоговение.
Векшину почему-то стало смешно. Он немного замедлил шаг, зашел Каррадосу за спину, громко, со вкусом, высморкался и строго спросил:
- Ты, часом, не веришь Вуду?
Тот даже присел:
- Что вы, дон Экшен, как вы могли подумать? Я коммунист! Только... не смейтесь, очень прошу, не надо над этим шутить!
- Ладно, проехали, у меня самого душа не на месте, - честно признался Векшин, - атмосфера такая, что ли? Сейчас вот, стою и думаю: ну, что мужику не жилось, что ему не хватало: денег, свободы, славы?
- Он же...
- Ты, амиго, пока помолчи. Знаю, что напомнишь про ноги. Только это не главное! Был у нас один человечище: с семнадцати лет на переднем крае, саблями рубаный, пулями стреляный. Вот уж по ком судьба тяжелым катком прокатилась! Война, революция, голод, разруха, болезни. Все это потом сказалось. Сначала ослеп, а потом отказали ноги. Лежал человек пластом, постепенно превращаясь в живую колоду. Да только не сдался, а начал писать книгу. Может быть, слышал? "Жить нужно так, чтобы оглянувшись назад..."
- "...не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы!" - закончил цитату Каррадос. - Я читал Островского в подлиннике и должен сказать...
Векшин хмыкнул и покачал головой.
Они долго ходил от окна к окну. Аугусто молчал, а Векшин впитывал впечатления.
Жилище писателя - его визитная карточка. Там нет ничего лишнего - только личное, что помогает творить. Многие безделушки были сделаны самим доном Эрнесто. Они сохранили тепло его рук: старательных, сильных и не слишком умелых. Казалось, он только что вышел, по делам отлучился в соседнюю комнату и скоро вернется обратно. Даже ботинки сорок восьмого размера были выставлены за порог для просушки. Настежь открытые окна дополняли эффект присутствия, создавали видимость полнокровной жизни. Не было признаков духовного запустения, упорядоченной рутины, свойственной, как ни странно, музеям-мемориалам.
И что мужику не жилось? - еще раз подумал Векшин.
Эти стены дышали какой-то загадкой, трогали тайные струны души. Такого не объяснишь - каждый из нас по-своему входит в чужое жилище и выстраивает с ним отношения.
- Был я когда-то в доме Островского, - нарочито громко сказал полковник, обращаясь не только к Аугусто. - там тоже сейчас музей. На следующий день написал заявление в партию. Знаешь, амиго, я красивым словам не обучен и скажу тебе просто: он жил и умер солдатом. Не было у него ни бассейна, ни яхты - железная койка, да холодное одеяло. В общем, слабак твой Хемингуэй!
Не успел он это произнести, как вздрогнул от неожиданности: откуда-то слева, из-за тяжелой портьеры, выглянула морда бизона, огромная и квадратная, как чемодан оккупанта. Из стены выпирала необъятная грудь и мощная шея. В налитых кровью глазах горела извечная ненависть.
Тьфу ты, черт, чучело! Всего лишь, чучело. А рядом еще одно, чуть дальше еще и еще, как живые: зубр, тур, бизон, овцебык. Трофеи были развешаны по периметру комнаты. Казалось, что все они только что ворвались сюда сквозь многочисленные проломы в стене. Под их перекрестными взглядами стало как-то не по себе, а тут еще, на столе, заставленном бутылками со спиртным, зажглась настольная лампа.
Векшин посмотрел на часы: до прибытия космонавтов осталось сорок минут.
- Внутри, кто-нибудь есть?
- Исключено. Входная дверь на замке. В эти комнаты разрешается заходить только уборщице, экскурсоводу и особо почетным гостям.
- Кто же из них позабыл выключить свет?
- Какой свет? Каррамба!
Лампа горела перед самым носом Аугусто. Раскаленная нить накала была едва различима в слепящих лучах горячего солнца.
Может быть, все так и было? - лихорадочно думал полковник, доподлинно зная, что нет. Ведь наличие или отсутствие света в любом охраняемом помещении - это первое, на что обращает внимание профессиональный разведчик.
- Ладно, зови мужиков, что-то мне здесь не нравится.
Векшин устроил тотальное прочесывание окружающей местности. Черти Рамироса облазили все закоулки. Сам он прощупал руками каждый шпангоут яхты; наплевав на условности и замки, измерил шагами все комнаты дома. Как говорится, узнал предмет лучше любого садовника, уборщика, экскурсовода. Даже сейчас он на память смог бы сказать: сколько бутылок и банок стоят на столе, а сколько лежит под столом.
