Бутылка открылась легко. Только пиво замерзло - сплошной ледяной комок.
Невозможно нарушить законы сна: и Питер, и улица, и она - все исчезло в бледном, холодном мареве. Только эхом звучали слова: "Во сне можно любить, можно заниматься любовью, но никогда не удастся уталить жажду..."
Проклятое радио! Сигналы точного времени порвали и эту завесу, ударили по вискам. Досадуя на себя, Жорка резко поднялся с кровати, натыкаясь на стулья, пошел выключать репродуктор. Колючие крошки и мелкий мусор впивались в босые подошвы, горело нутро. А во сне он было так хорошо! Устинов хлебнул из горла, запил глотком холодного чая. Немного подумал и снова забрался под одеяло. Больше всего на свете он хотел бы вернуться в свой сон.
- Где ты, не исчезай! - крикнул он в безумной надежде, прежде чем, провалиться в серую пустоту.
- Мальчики! Мальчики! - запах снега, хлопок в ладоши и ее несравненный голос.
- Я с тобой, успокойся. Господи, как я хочу всегда быть с тобой!
Ах, какие холодные губы... все затмили ее глаза.
- Как это было?
- Что, милый?
- Как я... ушел: растворился, растаял, или исчез мгновенно?
- Господи, - вздохнула она, - какими мелкими глупостями забита твоя голова! У нас, между прочим, совсем мало времени, его почти не осталось. Если б ты знал, как мне сейчас больно!
- Отчего, родная моя?
- Оттого, что мы расстаемся, а тебе угрожает опасность.
- Опасность? Откуда? - не может быть! Я всегда ее чувствую загодя.
- Опасность внутри тебя. Будь осторожней, любимый!
- Глупенькая, - он коснулся губами холодной руки, - ты сказала, что любишь меня. Разве можно со мною найти свое счастье? Мои годы прошли, я седой, опустившийся человек. А ты все такая же светлая, чистая, юная...
- Это не так, - виновато ответила Анна. - То, что ты видишь сейчас - всего лишь мой образ. Память не преломляется, проходя через призму времени. Взгляни на меня другими глазами: представь, что мне уже сорок, даже чуть-чуть больше. У меня двое детей. Ты их, кстати, только что видел. Разведена...
- Я тоже.
Белели сугробы. По дороге катилась поземка. Ветки деревьев, покрытые инеем, склонились над газетным киоском. Они торопили разлуку.
- Вот и скажи, почему мне нельзя тебя очень любить? - спросила она и коснулась его щеки указательным пальцем. - Ведь ты был моим мужем в другой, очень давней, но очень счастливой жизни. Если ты скоро умрешь, мы с тобой разойдемся во времени так, что не встретимся никогда.
- Скоро утро. Мне кажется, я просыпаюсь, - сказал Устинов со страхом. - Я уже просыпаюсь, а ты... ты напиши мне письмо. Не сюда, здесь я никто. Напиши моей матери.
Он несколько раз повторил адрес, скороговоркой, боясь не успеть. Снежная пелена пролегла между ними непроходимой стеной. В ней вязли и затухали звуки. Он успел прокричать почти все. Все, кроме номера дома.
...В квартире было уже светло. На улице кричали детишки. За стеной у соседа громко играла музыка.
Жорка лелеял в душе подробности дивного сна, и в сердце его аукалась сладкая боль. Огрызком карандаша на обложке книги он пробовал рисовать ее образ. Получалось не очень похоже. Наверное, потому, что сильно дрожали руки.
Письмо! - осенило вдруг, - я же ее просил написать мне письмо! Пришлет, или нет? А может... уже прислала? - нет, это невозможно! - Жорка припомнил один непонятный казус: когда он учился в четвертом классе, на имя его деда, Георгия Романовича Устинова, поступила депеша без штемпеля на конверте и обратного адреса. Писала какая-то Анна, а дед к тому времени два года как умер. Бабушка Вера письмо никому не показывала. Сама прочитала, тихо поплакала и тайно спалила в печке.
- Старый кобель! - с укоризной сказала она.
Жорка полез под стол и достал бутылку. Там еще было. Он щедро плеснул в стакан, повернулся к запыленному зеркалу.
- Какой человек поверит в такое? - спросил он у отражения, - никакой не поверит. Скажет, шизофрения...
