Примеров не счесть. Многозначными символами оборачиваются дом Петрарки в Воклюзе, арлезианская коррида, монастырь Монмажур, фигурка Черной Мадонны, личность фотографа с побережья Роны, камень из Вальсента, болота Камарга… Автор демонстрирует неочевидность этих разнородных предметов и явлений, их многослойность, двойное дно, семантическую неопределенность и ставит перед собой трудную задачу: обнажить их анатомическое строение, распутать клубки множественных смыслов, показать не только их место в истории, но, прежде всего, то, как они резонируют с нашим сегодняшним опытом.
Взять хотя бы проникновенный рассказ о тулузской гостинице Le Grand Balcon, герои которого — пионеры французской авиации, в том числе Антуан де Сент-Экзюпери (сильно ли я ошибаюсь, подозревая, что восхищение автора «Триптиха» самолетами — отголосок неостывшей юношеской страсти?). Подробно описываемый Водницким старый отель с его потертыми коврами, креслами с выцветшей обивкой и архаичным лифтом стал своеобразным домом памяти. Печальной памяти. Для эссеиста и эта гостиница — насыщенный ассоциациями символ, след минувшей жизни. В номерах Le Grand Balcon жили лучшие летчики знаменитой «Аэропостали»; все трагически погибли. Но отель помнит, какую они вели в его стенах бурную жизнь с вином, тайком приводимыми в номер барышнями, буйством молодости, не знающей страха. Сегодня они остались только на фотографиях, в рассказах, в книге регистрации постояльцев да в затхлом воздухе старой гостиницы. И в авторском воображении, пробивающемся сквозь пласты прошлого: «Их мир ушел, канул туда, куда канули все умершие миры. Но остался след, остались знаки — невидимые узелки на веревке, за которую мы то и дело хватаемся, ощупью передвигаясь по жизни». Это и есть стрелки указателей, следуя которым можно заглянуть в колодец времени. С одной лишь оговоркой: эти знаки, эти следы внятны не всем, а лишь тем, кто умеет их замечать, чья чуткая память стремится любой ценой вызволить умерших из небытия. Вот они-то смогут прикоснуться к минувшему, а избранные — даже заслужить редкую улыбку фортуны: поселиться в номере 32, где когда-то жил автор «Ночного полета».
Провансальская трилогия — рассказ не только о местах (и не-местах), но и в равной степени о времени. О его неостановимом движении и внезапных зигзагах. А если еще точнее: о его волнующей тайне. Приметами этой тайны можно считать неожиданное совмещение разных временных пластов, взаимопроникновение различных хронологий, наконец, неуничтожимость времени. Оказывается, оно вовсе не обязательно течет в одном направлении. Здравый рассудок лжет: бывают ситуации, когда сегодняшнее время аннигилируется и взгляду открываются более глубокие пласты — римские, кельтские, средневековые в христианской и иудейской версиях… Нужно только уметь их увидеть. И тогда станет ясно, что переживаемое здесь и сейчас время, так называемая современность, — всего лишь один из аспектов (не всегда самый важный!) личного опыта. Однако иногда из времени вырастают — повторю вслед за Бруно Шульцем — «боковые ответвления», ведущие в самые глубины его старых залежей: «В слове „навсегда“ есть что-то окончательное, категоричность чего-то завершенного, бесповоротного, неотвратимого. А ведь наши сегодняшние пути, хоть и ведут от распутья к распутью, начинаются далеко от „здесь и сейчас“».
Интересно, что палимпсестной структуре времени, не раз обнаруживающей себя в «Триптихе», соответствует палимпсестность повествования. На щедро цитируемые в каждой из трех книг тексты (стихи, новеллы, записи, документальные свидетельства, инскрипции) Водницкий накладывает собственные рассказы, прекрасно понимая, что его голос — всего лишь скромнейший участник долгой переклички поколений. И что знаменательно, в рассказах, прочно связанных с прошлым, пропитанных вкусом и запахом «прошедшего совершенного времени», особенно пронзительны всегда неожиданные фрагменты, в которых время замирает, конденсируется во вневременное облако: «Я лежал на дамбе, глядя в небо, где одна за другой загорались звезды. Над рекой поднимался туман, одуряюще пахли травы — мята, донник, чабрец, по мосту изредка, тарахтя на стыках плит, проезжали машины; время на мгновение остановилось, как это бывает, когда боги, выйдя из укрытия, ладонями закрывают нам, простым смертным, глаза, дозволяя поверить, что мы способны понять смысл и суть гармонии или, по крайней мере, разглядеть в темноте их далекий отблеск».
