Но массы -- как солдатские и рабочие, сделавшие революцию, так и крестьянство, к ней присоединившееся, -- делали революцию вовсе не во имя войны; скорее наоборот, затяжная, кровавая, неудачная, непосильная война толкнула их к революции. Часть этих масс дошла до того, что вообще ничего не желала слышать о войне; другая часть, более спокойная, уравновешенная и организованная, принимала войну скрепя сердце, не видя возможности немедленно прекратить ее. Чтобы оставаться в контакте с массами, чтобы не порвать с ними, нужно было по крайней мере доказать им, что правительство не позволяет себе ни шага, ни жеста, способного затянуть войну хотя бы на день дольше, чем то безусловно неизбежно; что, напротив того, оно ищет малейшей возможности придвинуть дело мира, -- наивозможно более справедливого и демократического мира; что и союзников своих власть новой России всеми мерами пытается склонить именно к этой тактике.
К[онституционно]-д[емократическая] партия не могла найти общего языка ни с тою, ни с другою частью массы. И скоро она убедилась, что ей нет никаких шансов стать массовою партией. Только деятели трудовой демократии, только революционеры и социалисты встречали в массах сочувственный отголосок. Более того, эти массы заставляли самих социалистов, приспособляясь к политической акустике момента, поднять тон своих объяснений с представителями буржуазной демократии. При самодержавии, когда социализм и революция ютились глубоко в подполье, кадетская партия почти монополизировала в своих руках гласное, публичное представительство реформаторских и освободительных идей. И, предаваясь иллюзии, она порою говорила: "мы не партия, мы -- всенародная оппозиция". Она, казалось, могла рассчитывать, что при нарождении демократического режима и представительных учреждений она окажется не только самой парламентски-опытной и талантливой, но и самой многочисленной партией. Вот этой-то естественной иллюзии жизнь прежде всего нанесла сокрушительный удар.
Теснимая социалистами по всему фронту, терпя поражение на всех муниципальных и земских выборах, отброшенная настроением аудитории от всей "митинговой" жизни, играющей столь видную роль в революции, партия кадетов сразу приобрела психологию обиженной, оттертой, непонятой, не оцененной по достоинству, и даже более того -- очерненной в глазах народа партии. Неспособная разглядеть в этом обстоятельстве хотя бы крупицу собственной вины, партия стала явно болеть болезнью озлобленности и раздражения против общего режима и общего хода событий.
Надежды победить на выборах и даже просто сыграть сколько-нибудь значительную роль в Учредительном собрании разлетелись как дым. День этих выборов был уже не желанный день, а день гласного объявления банкротства. К нему идти можно было только против воли, со стиснутыми зубами. На этой психологической почве в рядах кадетской партии вырос и расцвел взгляд, что сейчас страна больна, что военные потрясения и тяготы, туго натягивая все социальные связи и перегружая тяжестью своею выносливость масс, создали народную политическую лихорадку, пароксизм которой необходимо переждать. Иными словами, выборы в Учредительное собрание надо во что бы то ни стало отсрочить до конца войны. Если война кончится победою Антанты74, то участие в ней России будет широко вознаграждено приобретением новых территорий и денежным вознаграждением за произведенные войною разрушения. Такой блестящий результат неминуемо будет сопровождаться подъемом национального чувства, и под знаком победоносного патриотизма выборы дадут результаты, убийственные для социалистического интернационализма и пацифизма.
Таковы были соображения, которые заставили партию кадетов как можно дольше оттягивать созыв Учредительного собрания. Однако, раз торжественно отказавшись от "использования военных обстоятельств для отсрочки Учредительного собрания", кадетская партия была лишена возможности декларировать публично истинные мотивы своего поведения (а может быть, даже и самой себе сознаться)75. Отсюда ее доктринерское требование отсрочки Учредительного собрания для большего совершенства формальной процедуры подготовки выборов, что в условиях революции выглядело упрямым и комическим педантизмом.
