— Ну я ж говорил, что не налезет, — основатель проекта «Спутник и погром», корежась, пытался хотя бы не порвать пиджак.
— Ну как же ты, Егор, так отожрался? — расстроился Красовский, оказавшийся в итоге единственным опингвиненным собеседником.
— Это я еще похудел на восемь кило. С вами похудеешь вообще, — Просвирнин плюхнулся на стул перед камином. Кристина в парчовом платьице с любопытством села напротив.
Кристина: Ну, у нас мальчик есть. Он темнокожий.
Собчак: Прямо черная кожа у него?!
Кристина: Его зовут Элвин. Он три языка изучает: русский, потом немецкий и азербайджанский. Элвин у нас обычно дерется.
Собчак: Понятно. А он тебе нравится?
Кристина: Нет.
Собчак: Почему?
Кристина: Потому что он темнокожий.
Собчак: Кристиночка, кто-нибудь из учителей не рассказывал вам, что на самом деле люди из разных стран, независимо от цвета кожи, разреза глаз и языка, на котором они говорят, — они все равны?
Кристина: Я знаю, просто он еще учится на двойки.
Просвирнин: Вот в этом проблема. Либеральные диалоги звучат красиво, возвышенно, а когда переходишь к конкретному Элвину — то «двойки и дерется». Идеология национализма в том, что это идеология реализма. В Америке национализм привел к созданию мировой супердержавы.
Собчак: Простите, но Америка как раз классический пример мелтинг-пота, где перемололись все национальности.
Просвирнин: Это и есть национализм — когда людей ассимилируют в американскую нацию. Просто у нас национальностью называют то, что во всем остальном мире называют этничностью.
Собчак: В этом смысле я согласна. Почему тогда и нам всем не быть россиянами?
Просвирнин: А каковы квалифицирующие признаки россиянина? Что касается русской нации — это, конечно же, великая русская культура, великая русская история, великий русский язык. А что такое основа россиянской нации?
Собчак: Все то же самое. Просто это называется «Россия».
Просвирнин: Тогда у нас получается, что значительная часть Кавказа — не члены россиянской нации, да? Они с трудом говорят на русском языке, они совершенно отрицают русскую культуру и русскую историю.
Собчак: А если это человек, который живет здесь, говорит прекрасно на русском, но его зовут Умар Джабраилов?
Просвирнин: А кто-нибудь самого Умара Джабраилова спрашивал, он себя русским считает?
Собчак: Сейчас спрошу. «Кем ты себя ощущаешь — россиянином или чеченцем». (Пишет SMS.)
Красовский: Нет-нет, русским или чеченцем.
Собчак: «Русский» — плохое слово, ребята.
Красовский: «Русский» — плохое слово! Что и требовалось доказать. (Кристина, сидевшая до этого перед камином, с интересом взглянула на взрослых.)
Собчак: Мне кажется, приписывать характеристики всей нации — это начало фашизма.
Просвирнин: Простите, если у нации нет характеристик, то нации не существует.
Красовский: Какие общие характеристики у русской нации?
Просвирнин: Для русских в силу достаточно долгой зимы и достаточно холодного лета характерна психология долгого бездействия, сменяющаяся очень быстрой авральной работой. Двадцать лет спали на печи, тут — раз! — проснулись, давайте Крым присоединять.
Собчак: Какие еще характеристики?
Просвирнин: Огромная нечувствительность к потерям, делающая русских практически идеальными солдатами.
Собчак: Третье.
Просвирнин: Это, конечно, фатализм и равнодушие к смерти. Давайте посмотрим на реакцию на теракты в России: да, скорбь, все плачут, но никаких последствий. Отменили выборы губернаторов и все. Это звучит, простите, почти комически.
Собчак: Ну, вот вы говорите, фатализм и отсутствие страха. Но вот напугали всех этой Болотной, посадили пару десятков человек, и все затихло.
Просвирнин: Какое отношение русские имели к Болотной? Отличие Болотной от Майдана очень простое: на Майдане был украинский национализм, а на Болотной русского национализма не было.
Красовский: Подождите секунду… А почему мы решили, что кто-то испугался?
Просвирнин: Там кто-то со сцены орал «хватайте вилы, пошли бить ментов»?
Красовский: Кто-то вышел и сказал: «Мы не будем договариваться с Путиным». Я в тот момент наблюдал все это со стороны, но люди, с которыми я потом работал, в это время находились в Кремле, и они уже собирали вещи. Минаев публично рассказывал, что приехал в «админку» и, говорит, там были пустые коридоры, на третьем, на шестом. Люди просто тихо начали уходить, как в 1991-м. Все перепугались нереально.
