Рассмеялся и маленький торговец.
— Да не вертись ты под ногами, Души отрада, не мешай мне с внуком убирать со стола.
Когда посуда была перемыта и торф для утренней топки сложен у очага, настало время ложиться спать. Мы с бабушкой спали на огромной кровати в углу. Бабушка любила спать у стенки, я с краю, и моему боку всегда было тепло от тлеющих на решетке углей. Бабушка подкрутила огонь в лампе, мы быстро разделись в сгустившейся темноте. И в один миг очутились в постели, не успел мистер Дингх смутиться.
Бабушка подняла голову ив-за моего плеча.
— Задуй, пожалуйста, лампу. И ложись поближе к огню. Если хочешь, возьми у двери циновку, будет теплее.
— Спокойной ночи, добрая леди, — отозвался из темноты индус. — Очень добрая леди.
— Спокойной ночи, мистер Динг — Души отрада, — ответила ему бабушка.
Он взял циновку и растянулся на ней перед очагом. Снаружи лило как из ведра, выл и свистел ветер, а нам троим было тепло и сухо, как птенцам в гнезде.
Когда мы проснулись, было совсем светло. День занялся ясный, но ветреный. По небу неслись рваные клочья туч, тропинка через пустошь просохла. Вид у мистера Дингха был довольный, посвежевший, даже короб, висевший у него на плече, казался не таким тяжелым. Он стоял в дверях и, широко улыбаясь, слушал бабушку, а она объясняла ему, как дойти до деревни, где он легко продаст свой товар.
— Прощай, Души отрада, — закончила она. — Путь-дорога тебе.
— Я ничем не могу заплатить вам, добрая леди. У меня нет денег. А товар этот…
— Ступай, да поторапливайся, — прервала его бабушка. — С полудня, глядишь, опять польет, а тебе идти восемь миль.
Но маленький торговец все медлил — кланялся, теребил короб, улыбался, совсем как засмущавшаяся девица.
— Да что ты все кланяешься, Души отрада? Так и будешь до обеда кланяться? Беда только, что обед-то мы вчера съели.
Индус поставил короб на землю и взглянул на свою левую руку. Снял тонкими пальцами кольцо и протянул его бабушке.
— Это вам, — сказал он торжественно. — Пожалуйста, примите от меня в благодарность.
Золото тускло поблескивало на смуглой ладони, а камень на глазах сменил чуть ли не десять тонов. Бабушка смутилась почти до слез. Ей так давно никто ничего не дарил, что она разучилась принимать подарки. Опустив голову, она грубовато проговорила:
— Нет, нет, нет, — и отпрянула от протянутой руки.
— Пожалуйста, возьмите, добрая леди. Пожалуйста, — настаивал торговец. — От джентльмена из Пенджаба донегольской леди. В подарок, пожалуйста.
Бабушка не шелохнулась. Тогда он шагнул к нам, взял ее левую руку в свою, выбрал средний палец и надел на него кольцо.
— Спасибо вам, добрая леди, — еще раз поклонился индус.
Поднял свой короб, перекинул через плечо и легко зашагал по тропе, вьющейся среди камней. Попутный ветер, подгоняя, дул ему в спину.
Мы с бабушкой смотрели вслед, пока он не свернул на дорогу и не скрылся за холмом. Тогда и я вышел из дому — пора было выпускать кур и доить корову. А бабушка все не двигалась с места. Стояла и смотрела вдаль.
— Идем скорее, бабушка! — позвал я сердито. — А то корова еще подумает, что мы умерли.
Бабушка взглянула на меня невидящим взглядом, потом опять посмотрела в сторону дороги, далеких гор.
— Ну, идем же! — тянул я ее. — Идем!
Бабушка пошла за мной. У входа в амбар она прошептала:
— Боюсь, что дождь захватит его по эту сторону Кролли-бриджа. Погибнут его алый камзол и туфли с серебряными пряжками. Господи, пусть сегодня ненастье пройдет стороной!
В Ирландии бытует несправедливое мнение, что учителя не любят детей, и дети платят им тем же. А уж собственные дети учителей — это самые забитые и несчастные существа. По крайней мере стоит мне сказать знакомым, что мой отец был учителем крохотной школы близ города Омы, в графстве Тирон, на меня смотрят сочувственно и понимающе кивают, будто хотят сказать: им хорошо известно, каково это. И я догадываюсь, что они имеют в виду: огромный суровый великан, этакий Бармалей, с черными усищами грозно смотрит на понурых, ненавистных ему детей. Раньше мне было обидно, что люди так думают, и я вечно пускался в никому не нужные объяснения, стараясь растолковать, что да, отец у меня высокий и с виду суровый (хотя и без усов) и воспитывает нас так, как считает нужным, но все же буквоедом его никак не назовешь, потому что он способен на разные фокусы. Как-то раз, например, он стал вдруг посещать танцевальный класс и вместе с мамой, державшейся смущенно и нервно, вышел в полуфинал Большого конкурса танцев в зале городской управы. В другой раз летом он нанял цыганскую кибитку, запихнул нас в ее плетеный короб и прокатил по всему донегольскому побережью. Но не стоит рассказывать слишком много таких случаев: они создадут противоречивый образ отца. Поэтому теперь, когда меня спрашивают о детстве, я говорю: