О’Флаэрти пользовался репутацией туповатого человека, который не понимает шуток, легко выходит из себя и горазд на драку. Этот грубый краснолицый работяга мог исколотить своих детей до полусмерти, а назавтра повезти их в город и задарить там конфетами, мороженым и игрушками. Я всегда его побаивался, потому что знал: если он прослышит о романе между мной и его дочерью, меня ждет страшная месть.
— Так, так, так, — заговорил монсеньер. — Чаевничаем, да? Прекрасно. Продолжайте, продолжайте. Не обращайте на нас внимания.
— Я еду прямо в полицию, — вступил О’Флаэрти. — Этот развратник Десмонд у меня попляшет. Видит бог, я с ним посчитаюсь…
— Успокойтесь, Фрэнк, успокойтесь, — произнес священник, не сводя глаз с отца, чтобы показать, что с О’Флаэрти надо говорить именно в таком тоне. — Не кипятитесь, старина. Не надо. Ничего страшного не случилось. Абсолютно ничего.
— В чем дело, монсеньер? — спросил отец.
— В Десмонде! Вот в чем дело! Легко тут священнику проповедовать: «Успокойтесь, успокойтесь», это же не его ребенок! Видит бог, разве может человек оставаться спокойным, когда его дочь тискает какой-то проходимец! Я еду в полицию! Сейчас же!
Майр, моя Майр! И мистер Десмонд!
— Что случилось? — спросил отец.
— Ничего, Джек. Ничего особенного, — ответил монсеньер. Свои пухлые ручки ои составил пирамидкой и с наигранной скромностью заговорил» глядя на нее: — Мистер Десмонд… освобожден от занимаемой должности, и я хотел знать, готов ли ты вернуться…
— Я скажу тебе, что случилось, — вмешался О’Флаэрти. — Он целовал мою малышку! Вот что случилось! Билли О’Брайен сам видел!
— О’Брайен всего лишь ребенок, — заметил священник.
— Но ведь он был там, разве нет? И все видел! Или он слепой, черт подери!
— Когда это случилось? — спросил отец.
— Сегодня утром, после первой мессы, — сказал О’Флаэрти. — У него, как обычно, собралась ребятня — двое или трое, — тут он цап нашу Майр и поцеловал. Прямо в губы. Ах, грязная свинья!
— Ты можешь завтра приступить к работе, Джек? — Казалось, монсеньер говорит шепотом — так сдержанно звучал его голос.
— Уроки рисования! Здорово придумал, не подкопаешься! А я жене сразу сказал: «Не нравится мне этот малый». Так и сказал: «Не верю я этому субчику, хоть тресни!»
— А где он сейчас? — спросил отец.
— Он уехал дневным поездом, — откликнулся монсеньер. — Я сам проводил его.
— Вы уволили его?
— Когда ко мне в церковный дом явился Фрэнк и все рассказал, я решил, что будет лучше…
— Ты прав, черт меня дери, он его уволил и спровадил отсюда, не дал мне вытрясти из него душу! Но в полицию я все равно пойду — тут священник мне не помешает! Я этого подонка упеку, клянусь богом, будет знать, как устраивать такие штучки!
— Он уже уехал, Фрэнк, — заметил священник. — И ничего страшного не произошло. Ничего страшного.
— Ну, а Майр? — спросил отец, читая мои мысли. — Она-то как?
— Я ее ни о чем не спрашивал, — ответил О’Флаэрти. — Пришел домой с последней мессы и, когда услышал обо всем, отходил ее ремнем как следует, не поскупился. Этот урок она не скоро забудет, клянусь богом!
— А потом Фрэнк пришел к вам, монсеньер, и вы проводили Десмонда до поезда? — допытывался отец.
— Да, да, — подтвердил священник, закрывая глаза и клевал головой. — Он уже в Дублине.
— А я еду в полицию! — закричал О’Флаэрти. — Знай я, что вы его вот так втихую спровадите, я бы не к вам пошел, а к нему самому, на месте бы с ним посчитался. Что, разве я не прав? Ну-ка скажи ты, Джек!
— А он вам что-нибудь сказал, монсеньер… когда вы его обвинили?
— Я его ни в чем не обвинял, — устало произнес священник, — просто велел собрать вещи и уехать.
— А кто из ребят был тогда в его доме? — обратился отец к О’Флаэрти.
— Младший О’Брайен, моя Майр и один из Толандов. О’Брайен сам видел, как этот скотина повел Майр к дивану в углу комнаты, одной рукой обнял ее за шею, а другой…
— Здесь ребенок! — воскликнула мама, указывая на меня.
— Только не при ребенке! — Монсеньер снова ожил и сразу изменил тему разговора: — Ну, а как ты, Джек? Здоров? Сможешь завтра работать?
Отец взглянул на маму.
— Знаю, о таких вещах полагается просить заранее, — продолжал священник. — Но ты сам понимаешь, я в безвыходном положении. Одна надежда на тебя, Джек.
