Протест настоящего мужчины - страница 47
Но, наверное, самое большое чудо Пола Десмонда заключалось в другом — он открыл нам глаза на окружающий мир. Впервые в жизни мы знакомились с повадками птиц; засунув головы в вереск, наблюдали, как кланяется перед прыжком кузнечик, как лягушечья икра постепенно превращается в головастиков, а потом в лягушек. Мы отправлялись бродить по окрестностям и прямо на природе «проходили» бекасов, чирков, вальдшнепов и тетеревов. Мы залезали на деревья и, затаив дыхание, заглядывали в гнезда, шлепали по ручью, стараясь поймать в банку из-под варенья майскую муху. Мы перебирали цветы, обычные цветы — раньше мы сшибали им головки прутьями — и выясняли, почему они растут именно здесь, как растут, познавали волшебную тайну опыления. Короче говоря, новый учитель положил к нашим ногам единственное настоящее богатство нашего мрачного горного края, и за это я по сей день безмерно ему благодарен.
Но лично мне от нудной зубрежки спастись не удалось. Каждый вечер после школы отец терзал меня бесконечными расспросами об уроках мистера Десмонда — ему требовался отчет за каждые полчаса, — а потом дополнительно занимался со мной чтением, письмом и арифметикой: по мнению отца, этими тремя предметами новый учитель уж слишком пренебрегал. Спальня отца стала для меня вторым классом. Я знал: друзья мои сейчас у мистера Десмонда, помогают ему украшать жилище или просто сидят около него и смотрят, как он рисует горы. А что делаю я? Сижу на краешке отцовской кровати и зубрю, в чем разница между причастием и прилагательным. Или еще лучше: считаю, сколько стоит вымостить дорожки вокруг садов при такой-то стоимости одного квадратного метра. Иногда в комнату заходила мама — мне было запрещено поднимать глаза от учебника, но я спиной чувствовал ее появление — и кротко предлагала прерваться на полчасика, нам обоим пора передохнуть. Отец отвечал на это:
— Ты же хочешь, чтобы он сдал эти экзамены? Хочешь, чтобы он чего-то в жизни добился? Или пусть до конца дней своих чахнет в этой дыре?
Потом, когда мама уходила, он добавлял, обращаясь не только ко мне, но и к себе:
— Ты будешь путешествовать, сынок. Поездишь по свету и увидишь, как много прекрасного в дальних странах… Тебе встретятся люди с изысканной речью, изысканными манерами… Но для этого надо как следует потрудиться… Так на чем мы остановились?
Я выходил от него только поздним вечером, и мне стоило немалых усилий — мама подкупала меня конфетами — еще раз подняться к нему перед сном и пожелать спокойной ночи: я никак не мог свыкнуться с необходимостью целовать Сержанта.
Осень медленно шла на убыль. Солнце к нам уже не заглядывало, и мы только догадывались о его существовании — видели, как по нескольку коротких часов в день его лучи освещают Драмкил. Первые стаи диких гусей прилетели из-за моря со стороны гор и нашли себе пристанище на болотах справа от нас. Деревья сбросили листву и замерли. Перестали стрекотать вересковые пустоши.
Отцу стало намного лучше. Еще месяц, и доктор разрешит ему вернуться в школу. Отец набирался сил и изобретал для меня все более и более трудные задачи — вечера и выходные дни превратились в сплошную пытку. Чем угрюмее и тупее я становился, тем больнее жалил его язык. Майр была со мной холодна и высокомерна — еще бы, я ведь совсем ее не развлекал, — и я по-настоящему в нее влюбился. Ее рыжие кудри выметали прочь все грамматические конструкции и заполняли контурные карты золотистыми бурлящими реками. А в школе мистер Десмонд — единственная отрада — учил нас делать маски из папье-маше и расписывать обои с помощью ломтиков картофеля.
Стояло последнее воскресенье ноября. Мы пили чай за кухонным столом, как вдруг за окнами появилась машина монсеньера, и вместе с Фрэнком О’Флаэрти, отцом Майр, он ворвался в дом. Лицо монсеньера было бледным и напряженным, он покусывал губы и несколько раз заговорщицки подмигнул нам левым глазом. Своим массивным торсом он загородил дверной пролет и просигналил нам об опасности, потом прошел в кухню, а следом за ним — О’Флаэрти.
