– Невоспитанная, – передернула плечами Констанса, – и вдобавок гордячка!..
Выслушав рассказ Марии о визите в высший свет, Хосе Игнасио был удивлен, и очень неприятно: от родственницы графа можно было ждать более любезного обращения.
– Надеюсь, сынок, что спустя недолгое время старой даме придется изменить свое мнение обо мне.
Мария была оскорблена в лучших чувствах и не могла не дать понять это графу, когда на другой день они поехали смотреть помещение будущего центра моды. Граф всячески извинялся за тетушку. Он не стал говорить Марии о пренеприятнейшем разговоре с графиней Констансой, в котором высказал почти все, что думал. Он говорил о большом приеме, который собирается устроить в честь знаменитого мексиканского модельера, и просил Марию дать согласие. Очередное светское мероприятие было не по сердцу Марии, но, в конце концов, она согласилась.
Помещение будущего центра моды превзошло все ожидания Марии. Ей понравился квартал – респектабельный и в то же время оживленный, понравились просторные залы для демонстрации коллекций и выставок на первом этаже и кабинеты администрации на втором. Помещение красили, лакировали паркет. Мария попросила, чтобы ее кабинет был выдержан в теплых, пастельных тонах и поменьше мебели, только несколько удобных кресел; зато зеркало должно быть во всю стену, чтобы свободного пространства было как можно больше…
– Мадемуазель Жюстин, моя правая рука, – отрекомендовал граф темноволосую строгую женщину. – С этого дня она в вашем распоряжении.
Ни тени улыбки не появилось на бесстрастном лице Жюстин, при знакомстве она только слегка наклонила голову.
Все последние дни Мария заметно уставала, внушая Хосе Игнасио немалое беспокойство. Экскурсия по будущему Дому моды очень оживила Марию. Вернувшись, она с удовольствием говорила о меблировке, цвете стен, гардинах. И вдруг опустилась в кресло, подняла ко лбу руку, прикрыла глаза.
– Мама! Что с тобой? – испугался Хосе Игнасио. – Позвонить врачу? Тебе опять нездоровится? Ты так побледнела! Что тебе сказал врач?..
И тут, вопреки решению никому не доверять свою тайну, Мария не выдержала. Она почувствовала себя такой беззащитной, такой одинокой, такой слабой, а сын ее был взрослым мужчиной, отцом, и, притянув его к себе, она сказала:
– Врач сказал, что так и должно быть, сынок! У меня будет ребенок, Хосе Игнасио…
Она не знала, как посмотрит на новость Хосе Игнасио, а он обрадованно целовал ей руки:
– Какое счастье! У меня будет брат! Сейчас же побегу и позвоню крестному. Он должен знать!.. Имеет на это право, мама!
– Нет! Ни в коем случае! У Виктора нет больше никаких прав. И знать ему о ребенке незачем. Это мой ребенок. Только мой!
– Мамочка! Я не хотел бы брату своей судьбы… Зачем повторять прежние ошибки? Подумай… и разреши мне порадовать Виктора…
В ответ Мария отрицательно покачала головой.
На ранчо давно не получали от Марии вестей. «Париж кому угодно вскружит голову», – считали няня Чайо с Эстелой. «Разберется с делами и позвонит», – утешал их Федерико. В эти дни он был неимоверно счастлив: у них гостил Клементе, его сын. Не виделись они года три. По расчетам Федерико, Клементе вот-вот должен был получить диплом. Няне Чайо с трудом верилось в это, она знала сына Федерико с малых лет, с тех пор, когда была еще жива его мать Ампарито. Когда же ее не стало, Федерико был в растерянности, не зная, что делать с мальчиком, и решил отправить его учиться в пансион за границу. Мальчик всегда был непослушным, учителя на него жаловались, из класса в класс он переходил с переэкзаменовками. Федерико всегда был строг с сыном, и нельзя сказать, что очень был к нему привязан, зато теперь… словно наверстывал упущенное. Няня не сомневалась: не пройдет и недели, как Клементе наскучат дела на ранчо, скотный двор, где с утра до позднего вечера возился его отец, и он уедет.
Эстела была бы довольна, если бы Клементе не загостился, нет-нет да ловила она на себе жаркие взгляды пасынка, говорящие совсем не о родственном чувстве…
Дон Густаво с трудом начал говорить. Правы были и врачи, и Альберто, считавшие, что его довольно крепкий организм справится с бедой… А Сильвия, навестив больного, поняла, что предчувствие не обмануло ее: горе у них одно, и виновата в нем злая, бессердечная женщина, которую все они сочли погибшей. Едва Альберто выходил из палаты, Густаво умолял Сильвию рассказать мужу, что Лорена на свободе. Вернувшись, Альберто нередко заставал жену и тестя в слезах. «Да что это с ними?» – недоумевал он. Но ни тот, ни другой не решались ему что-либо объяснить. Они жили в постоянном страхе перед новым появлением злодейки.
