Меня пригласил руководитель администрации президента Сергей Александрович Филатов. Скоро я получил проект распоряжения президента о создании специальной рабочей группы для изучения проблем, связанных с институтом помилования. А еще через некоторое время проект президентского распоряжения неожиданно был отозван. Уж не знаю, кто, но Филатову объяснили, что с помилованием у нас в стране все в порядке, менять ничего не следует.
Узнав, что Филатов отозвал проект президентского распоряжения, я понял, что оставаться в комиссии мне уже нет никакого смысла, и я из нее вышел. Вместе со мной оставил комиссию известный правозащитник, друг С. А. Ковалева — Михаил Михайлович Молоствов.
Так закончилась для меня эта история. Однако пути Господни неисповедимы. Тесная дружба Приставкина с чиновником, когда-то попортившим мне немало крови, тоже обернулась, в результате, их громкой ссорой. Что-то они не поделили, в чем-то крепко разошлись, Приставкин стал поносить его на всех углах и добился в конце концов, чтобы того убрали.
Впрочем, и с Мальгиным отношения у него сложились совсем не безоблачные. В той самой, опубликованной в «Дне литературы» переписке с Есиным («мы не антисемиты»), Мальгин сетует на то, что Есин проболтался о весьма нелестных отзывах Мальгина о Приставкине. «А семья Прис-киных, — прозрачно камуфлирует он фамилию, — очень опасная и коварная сила, которая в самый неожиданный момент может отыграться».
Скоро на книжных прилавках появилась и скандальная книжка Мальгина, герой которой назван, чтобы читатель уж никак не мог ошибиться, Игнатием Присядкиным. Отпустив все тормоза, автор не щадит здесь ни главного героя, ни жену его, ни даже пятнадцатилетнюю дочь, вываливает на них ушаты самой густой, черной грязи. И совершенно не тянет разбираться, есть ли в том пасквиле что-то списанное с натуры или здесь один сплошной вымысел, хочется поскорее отбросить дурно пахнущее произведение и почище вымыть руки.
То, чего не произошло в 1993 году, случилось через девять лет, комиссию в конце концов ликвидировали. Однако перед тем вокруг нее разгорелась полемика — бурная, но не слишком предметная. Власти всех пугали изрядным количеством помилованных убийц, не беря в расчет, что убийство убийству рознь, что в России по статистике до 90 процентов убийств совершается импульсивно: друзьями сели за стол, рюмка за рюмкой, и в ход пошел нож. Да и вообще, закрыть дорогу к помилованию какой-либо одной категории осужденных — любой! — означает обессмыслить сам институт помилования. Сторонники же комиссии активно выступали в защиту прав человека, забывая, что и при существовании комиссии, даже в лучшие ее времена, грубо нарушались конституционные права десятков тысяч осужденных.
Все больше сказывалось и отсутствие закона о помиловании, который в свое время, несмотря на предложение специалистов, так и не был принят. На рассмотрение комиссии передавалось все меньше и меньше ходатайств осужденных, рекомендации комиссии до президента вообще не доводились, вокруг комиссии разгорался ажиотаж, распускались разные слухи.
Положение осложнялось еще и тем, что, строго говоря, президент, освобождавший по рекомендации комиссии тысячи осужденных в год, в сущности, не миловал преступников, а исправлял пороки и огрехи нашего правосудия. По закону, понятно, ему это не положено, но что же оставалось делать, когда наши тюрьмы переполнены, когда уголовный кодекс непомерно жесток, когда за украденную булку или ведро картошки человеку дают три года лагеря, когда, не умея найти преступника, милиция порой выбивает «чистосердечное признание» из невиновного, когда пройдены все дороги ада, исчерпаны все судебные инстанции, однако пробить головой стену бедняге так и не удалось, и остается ему одно-единственное — просить у президента прощения? Этим соображением и руководствовались многие мои товарищи, члены комиссии: соглашаясь, что работа комиссии весьма несовершенна, они полагали все-таки, что без нее заключенным стало бы еще хуже. Как говорится, лучше синица в руках, чем журавль в небе.
