– Я сделаю. На полный оборот.
– Сделай скорее.
Я повернул диск до конца, она глубоко подышала, и ее рука, лежащая на маске, обмякла. Я отключил наркоз и снял маску. Она вернулась из глубокого забытья.
– Это было хорошо, милый. Ты мне так помогаешь.
– Потерпи, ты ведь храбрая девочка. Я не могу давать тебе столько наркоза. Это тебя убьет.
– Я больше не храбрая девочка, милый. Я выдохлась. Они меня сломали. Теперь уж точно.
– Такой у них порядок.
– Но это ужасно. Мучают, пока не сломают.
– Через час все закончится.
– Как хорошо. Милый, я ведь не умру?
– Нет. Я тебе обещаю.
– Я не хочу умереть и оставить тебя одного. Но я так устала, и мне кажется, что я умру.
– Глупости. Всем так кажется.
– Я знаю, что умру.
– Нет. Это невозможно.
– Ну а вдруг?
– Я этого не допущу.
– Дай мне наркоз. Скорее! – И, подышав: – Я не умру. Я не дам себе умереть.
– Конечно, не дашь.
– Ты со мной останешься?
– Наблюдать за родами я не буду.
– Нет, просто будь рядом.
– А как же. Я все время буду рядом.
– Ты такой милый. Дай мне наркоз. Побольше. Он ничего не дает!
Я повернул диск до тройки, потом до четверки. Хоть бы уже вернулся врач. Я боялся ставить выше двойки. В конце концов пришел другой врач с двумя сестрами, они вместе перенесли Кэтрин на каталку, и мы быстро зашагали по коридору. В лифте всем пришлось прижаться к стенкам, чтобы освободить место. Мы поднялись выше, а затем каталку на резиновых колесиках покатили в операционную. Я не узнал прежнего врача – он был в шапочке и в маске. К нему добавился новый и разные сестры.
– Дайте мне подышать, – умоляла их Кэтрин. – Пожалуйста, доктор. Дайте мне подышать!
Один из врачей положил ей на лицо маску. Из коридора я мог разглядеть ярко освещенный амфитеатрик операционной.
– Вы можете зайти через другую дверь и сесть там, – сказала мне сестра.
Из-за перегородки, сидя на одной из скамеек, можно было видеть внизу белый операционный стол и горящие лампы. Лицо Кэтрин закрывала маска, сама она лежала неподвижно. Каталку подкатили к столу. Я отвернулся и вышел в коридор. Ко входу в амфитеатр спешили две сестры.
– Кесарево, – сказала первая. – Они будут делать кесарево.
Вторая радостно засмеялась:
– Как мы вовремя. Повезло, да?
Они прошли на галерку. Тут появилась еще одна сестричка. Она тоже спешила.
– Заходите, – обратилась она ко мне. – Что же вы не заходите?
– Я постою тут.
Она быстро прошла на галерку. Я бродил туда-сюда по коридору. Я боялся заходить внутрь. Потом выглянул в окно. Хотя на улице было темно, я понял, что идет дождь. В конце коридора я заглянул в пустую комнату и стал разглядывать ярлычки на медицинских пузырьках в стеклянном шкафу. Потом я стоял в коридоре, уставясь на дверь в операционную.
Оттуда вышел доктор, а за ним сестра. Держа в руках что-то похожее на освежеванного кролика, он поспешно прошел в другую комнату. Я приблизился к открытой двери и увидел, что они проделывают какие-то манипуляции с новорожденным. Доктор поднял его так, чтобы я видел. Держа его за ножки, головой вниз, он шлепнул младенца по попке.
– Он в порядке?
– Еще каком. Добрых пять кило.
Я к нему ничего не испытывал. Никаких отцовских чувств. Как если бы он не имел ко мне никакого отношения.
– Вы гордитесь тем, что у вас родился сын? – спросила сестра.
Они его обмыли и завернули во что-то. Я видел смуглое личико и смуглую ручку, но не видел, чтобы он шевелился, и не слышал, чтобы он издавал какие-то звуки. Доктор опять что-то с ним делал. Вид у него был удрученный.
– Нет, – ответил я ей. – Он чуть не убил свою мать.
– Малыш в этом не виноват. Разве вы не хотели мальчика?
– Нет, – ответил я.
Врач снова принялся за свое. Он шлепнул младенца, держа того за ножки. Я не стал ждать окончания и вышел в коридор. Теперь я мог пройти на галерку. Оттуда я спустился пониже. Сестры, сидевшие у загородки, пригласили меня жестами сесть рядом с ними, но я помотал головой. Мне и отсюда было видно.
Мне показалось, что Кэтрин умерла. Вид как у покойницы. Лицо – по крайней мере то, что я мог разглядеть, – совершенно серое. Под яркой лампой врач зашивал длинный широкий разрез. Второй врач делал анестезию. Две сестры подавали инструменты. Все были в марлевых повязках. Все это походило на картинку времен инквизиции. Я бы выдержал всю операцию, но, к счастью, не стал этого делать. Мне было бы трудно наблюдать за тем, как ее разрезают, – другое дело видеть, как рана превращается в шов с грубоватыми рубцами после ловких стежков, что напоминало работу сапожника. Когда рана окончательно закрылась, я вышел в коридор и снова стал расхаживать взад-вперед. Через какое-то время появился врач.
