Только запев сложила сама Зейнеп:
Кошмы бабушка мне побелила,
Разукрасила юрту мою.
Плачу я у твоей могилы,
Песнь печали — жоктау пою.
И дальше шла поминальная песня, спетая акыном тогда еще, на похоронах отца.
Самоотверженность Зейнеп и ее верность памяти свекрови не прошли незамеченными. Многие женщины восхищались ею.
— Лучше и не может быть невестки, чем наша Зейнеп. Как, бывало, хвалила ее ханша. Поговаривали, будто она женила Чингиза против его воли. А смотрите, как нынче оправдались ее надежды.
Но кроме траура возникла и другая причина, не позволившая Зейнеп переехать сразу в Кусмурун.
Она стала плохо себя чувствовать. Поест немного, начинает тошнить. Иной раз она так ослабевала, что ей нелегко было встать с постели. Опытные женщины разгадали, в чем дело: Зейнеп тяжко переносила первое время беременности.
Нашлись всеведущие старушки, посоветовавшие ей съесть мозг беркута. И не прирученного беркута, а вольного, дикого. Зейнеп тут же решила, что лучшего лекарства и быть не может. Прихоть эта до конца овладела молодой женщиной. Где только достать птицу?
Случился рядом некто Быкан, сын Вали-хана и его байбише. Приехавший в аул на похороны Айганым, он дожидался здесь сорокового дня, срока большого поминального тоя. Дрогнуло сердце старого охотника на ловчих птиц, когда он узнал про желание Зейнеп. Жил Быкан в Кзылагаче, неподалеку от гор Кокчетау. Он обычно ловил беркутов на вершине неприступной скалы Ок-Жетпес — стрела не долетит. Немногие смельчаки добирались до острого, вонзающегося в небо, каменистого пика. Бывало, и смельчаки срывались с его опасной крутизны. Но Быкан поднимался на Ок-Жетпес не раз и не два, и суеверные люди шептали друг другу: должно быть, дух предков помогает ему.
Этих беркутов, так и прозванных охотниками Ок-Жетпес, он ловил лишь тогда, когда начинала стареть или терять зоркость его прежняя прирученная птица.
В других местах бекрутов Быкан не добывал. И силой, и остротой взгляда, и хваткой они не могли сравниться с орлами Ок-Жетпес. Только пойманный там беркут мог закогтить не то что лису, но и волка, настигнув его с расстояния, куда едва доходит окрик человека.
Сказители утверждали, что птицы эти появились в горах Кокчетау с тех времен, когда в Кзылагаче на белой кошме был поднят хан Аблай. Они уверяли, что беркуты заповедной скалы даются в руки только избранным охотникам и, как правило, только тем, в чьих жилах течет древняя кровь Аблая. Рассказывали еще, что на вершине Ок-Жетпес обитает только самка беркута, высиживающая птенцов, а где в это время находится беркут-самец — никому неизвестно. Один старый человек высказал однажды догадку, что беркут-отец летает над горами Урала, поэтому, дескать, и детеныши приобретают черно-белое оперенье, похожее на черные уральские вершины, покрытые белым снегом. Чего только не говорили про этих беркутов. Была и такая легенда: покинут беркуты Кокчетау, утес Ок-Жетпес, если в аблаевском роду не будет сыновей, способных их приручать. И ханские сторонники начинали серьезно побаиваться: хиреет род, уменьшается число преданных ему людей. Не рухнет ли Черный шанырак, не улетят ли навсегда черно-белые птицы?
Быкан был хранителем беркутиных гнезд, как чабан — овечьих отар. Он умел узнавать, когда самка отложила яйцо. Это случалось не каждый год. Если самка откладывала два яйца, то одно непременно раскалывала клювом. Ничто не укрывалось от глаз Быкана. Самка беспокойно носится над вершиной, — значит, в гнезде яйцо или уже вылупившийся птенец. Если самка подолгу пропадает летом — значит, не ждет в этом году потомства.
Быкан отличался завидной наблюдательностью и уменьем ловить беркутов. А больше, пожалуй, он ничего и не умел делать. Житейские заботы мало трогали его. Ко всему он был равнодушным, но принимал близко к сердцу и горести и удачи своих сородичей, живших от него на достаточном отдалении. Умирает кто-нибудь — он тут как тут. Рождается ребенок — Быкан не замедлит появиться. Правда, и в случае таких событий внешне он сохранял свою постоянную невозмутимость.
Что касается всяких поверий и примет, то к ним он всегда прислушивался и знал великое множество.
