Выбора у Чингиза не было. Назначение его не радовало — как-никак приходилось подымать меч на своих сородичей, — но особенно и не огорчало. Предстояло решить самый трудный вопрос, как быть с молодой женой, где останется Зейнеп. Айганым, будь это в ее воле, увезла бы невестку к себе в Срымбет. Однако весь род Каржас, и в особенности сын Чормана Муса, даже мысль об этом приняли как оскорбление.
Не по своим шестнадцати годам рослый и решительный Муса сказал:
— Если бы Чингиз остался в Омске или поехал бы в свой аул, другое дело. Но ведь он будет в походе. И еще неизвестно, когда вернется. А у нас горе, у нас на руках покойник. Я не могу отправить к родственникам мужа сестренку, на которую сразу свалилось несчастье. Она такая юная… Как она перенесет свое сиротство? Как она перенесет одиночество? Нет, этого я не могу позволить. Сестра поживет с нами. Возвратится Чингиз и возьмет свою подругу.
С Чингизом наедине Муса говорил прямо и сурово:
— Власти тебе приказали — ты едешь в поход. А я свою сестренку в трауре везу домой. Я тебе желаю благополучия. Ты думаешь, я не знаю о твоих похождениях в Омске. Что ж, в молодости все горячатся, и я тебя не могу укорять. Но теперь вы заключили брак. Бог вас соединил и родители. Перед богом и перед народом некуда отступать. Знай, сестра не свернет с пути, будет тебя терпеливо ждать, сколько надо. Ну, а если ты свернешь в сторону — помни: добром это не кончится. Как потребуется, так и сделаю. Ни перед чем не остановлюсь…
Самым грустным и тяжелым было прощание с Зейнеп. Черные, как смоль, большие, чуть выпуклые глаза ее затуманились. На длинных изогнутых ресницах дрожали капельки слез. Дрожали и не скатывались. Она склонила голову, скрестила руки и тихо шепелявила, проглатывая «р».
— Мой торе, твоя воля быть моим или не быть моим. Но я до самой смерти твоя. А если тебя для меня не станет, не будет и меня для мира.
Чингиза позвали, минуты прощанья кончались. Зейнеп так и застыла в горести, не вышла за порог. И Чингиз думал о ее последних словах, возвращаясь к ним не раз в долгие дни похода. Что это значит — «не будет и меня для мира?» Неужели она может умереть? Умереть, как Диль-Афруз? Какие испытания посылает мне судьба! Почему мне встречаются девушки, готовые наложить на себя руки?
… Два года походной жизни подходили к концу. В отряде Шамрая Чингиз возмужал, приобретая не только военную сноровку, но и основательно раздумывая над своим будущим. Много было в походе тяжких дней, победа давалась нелегко. Только через два года войско Кенесары после кровопролитного боя было отброшено к берегам Сырдарьи, сражаться дальше с мятежным султаном и одолеть его предстояло уральским казачьим частям.
Карательный отряд Шамрая возвратился в Омск. Их встретили хорошо: Шамрай был произведен в полковники, Чингиз — в подполковники.
В степи было еще тревожно. Опасность новых вспышек восстания, особенно в окрестностях Кусмуруна, заставляла власти принять предупредительные меры. Возник проект создания нового Кусмурунского казахского округа со строительством военного укрепления на берегу озера. Туда прочили начальником полковника Шамрая, а Чингиза предложили назначить ага-султаном.
До утверждения проекта и Шамраю и Чингизу предоставили отпуск для отдыха.
Чингиз подумал и решил сначала ехать не к Зейнеп, находящейся не так далеко от Омска, а к Айганым, в глубинную степь, в Срымбет.
Чувствами он рвался к Зейнеп, но к матери — разумом и сыновьим сердцем.
Он рано лишился отца, почти не знал его ласк и забот. Его растила, воспитывала мать. Перед ней он считал себя в неоплатном долгу.
Вся жизнь матери была перед ним как на ладони. Он знал о ней столько хорошего, но теперь начинал понимать и плохое.
Чингиз догадывался, почему его мать, едва перешагнув сорок лет, так быстро начала стариться. В этом возрасте женщины, и степные и городские, выглядят еще хорошо, если, конечно, их не подтачивает болезнь. Чингиз вспоминал мать Диль-Афруз Гульхан. Ровесница его матери, Гульхан выглядела прекрасно. Статная и свежая, она могла привлекать как женщину. Она была в расцвете сил. Еще морщинки не появились на гладком и румяном ее лице. Но разве Айганым жилось хуже? Разве у Айганым было больше изнуряющих забот? Или омский воздух целебнее степного и городская пища лучше аульной? Нет, Айганым жилось легче, богаче, привольнее! Уважение и почет тоже не укорачивают жизнь. Их-то и не доставало Гульхан и хватало в избытке Айганым. Почему же все-таки так случилось?
