… Чорман встречал Айганым на подступах к аулу. Не только нукеры — представители родов Каржас и Суюндик сопровождали его. Чуть ли не впервые участвовала в подобных торжествах и тринадцатилетняя дочка бая Зейнеп. Чорман вначале хотел ее оставить дома, но в последнюю минуту раздумал и взял с собой.
Когда появилась на свет Зейнеп, бабушка, мать Чормана Мамык, взяла к себе свою первую внучку. Мамык души в ней не чаяла и так нежно привязалась к ней, что у нее в груди даже молоко появилось, и она выкармливала им Зейнеп. Девочка едва начала лепетать, как Мамык научила ее говорить:
— Я не Чормана ребенок, а Кушика…
Впрочем, Зейнеп походила не на Чормана и не на деда своего Кушика. Лицом она была вылитая мать — Топан, румянощекая аульная красавица.
Чорман и Топан поженились рано.
Чорман, как мы уже рассказывали, в тринадцать лет в 1810 году выиграл родовую тяжбу, блеснув необычайным для его возраста красноречием. Через год он уже стал мужем Топан, а еще спустя несколько лет сражался с сарбазами Касыма, присоединившись к войскам русского царя.
Зейнеп была третьим ребенком в семье, первым родился Муса, за ним — Иса. Избалованная, капризная, она долго считала своего отца старшим братом, а свою маму Топан — снохой. Она рано научилась ругать их бранными словами и при этом отчаянно шепелявила то ли от природного дефекта, то ли от привычки ломаться.
Зейнеп до поры до времени воспитывалась как мальчишка. Верховая езда с детских лет стала ее любимым занятием. Проводить время среди табунщиков, носиться по степи на легком и быстром скакуне, а при случае и состязаться в скачках было для нее высшим удовольствием. Она нисколько не считала зазорным делом пасти лошадей, и даже находила в этом для себя радость, как и в байге.
Отказа ей не было ни в чем, росла она на приволье, привыкла к кумысу, каймаку и свежему мясу, носилась по степям в седле и без седла. К тому же давала знать и кровь предков — крупных, рослых, здоровых. По всему этому рано стала она высокой и сильной девушкой. Кому неизвестен был ее возраст — легко ошибались, смело давая ей пятнадцать, а то и все шестнадцать лет, когда ей не было и полных тринадцати.
Зейнеп уже слышала, что отец и Айганым договорились между собой, что у нее есть жених Чингиз знатного ханского рода и что учится он в русском войсковом училище в Омске. Слышала она от досужих сплетников, а их в ауле всегда было предостаточно, что жених нарушает слово, данное матери, и ведет себя не вполне достойно. Слухи эти она воспринимала, как не касающиеся ее, словно речь шла о другой, вовсе не знакомой ей девочке.
Но когда к берегам Темного озера Нияза неожиданно дошла весть, что сюда едет Айганым, будущая ее свекровь, Зейнеп впервые пришла в смятение, почувствовав, что прежде не волновавшие ее намеки и слухи близки к правде. Девочке казалось, будто она беспомощный козленок киик, настигнутый волком. Бабушка Мамык, так нежно оберегавшая свою внучку от всяческих житейских невзгод, верная ее защита, скончалась в прошлом году. Зейнеп не сблизилась с родителями после смерти бабушки, даже не переселилась в их дом и продолжала спать на постели Мамык, с ней рядом оставалась только служанка — бабушка Бутикей. В эти дни и внимательная Бутикей не могла ее утешить. Уткнувшись в подушку и заливаясь слезами, Зейнеп с острой болью и тоской вспоминала ласковую Мамык, заменявшую ей мать. Рассеялось навсегда наивное представление о том, что она мальчик. Перестали прельщать ее забавы в табуне. Она думала только об одном; что же теперь ей делать, как найти выход из этого тупика.
Может быть, подумала она, ее выручит старший брат Муса? Юноше исполнилось пятнадцать лет. Он был уже почти взрослым джигитом и любил своевольную сестренку. В свое время отец хотел определить его в Омск, в училище, где теперь учился Чингиз, но бабушка решительно воспротивилась этому, считая, что мальчика нельзя отдалять от дома. И когда отец под влиянием Мамык передумал и предложил отдать его учиться в Баянаул, учиться и по-мусульмански и по-русски, бабушка уже не возражала и только с тревогой спрашивала, не будет ли ему трудно и там.
