Цвета моей школы.
Я схватил один рукав за манжет, почувствовал, как он скомкался у меня под пальцами. Но, едва я потянул за него, как рукав начал расширяться, затвердевать прямо на глазах. Словно что–то росло внутри куртки, наполняя плечи, грудь. Казалось, ее надувают, как воздушный шарик. Вот взметнулся и распрямился и другой рукав.
— Проклятье!
Я выпустил ткань, отшатнулся, а затем всем телом навалился на горячую поверхность и захлопнул дверцу. Металлический звук удара, казалось, разнесся по всему дому.
Ветровка скорчилась и задрожала.
Рукав, который я держал за минуту до этого, шелестя нейлоном, вытянулся на полную длину и высунулся из барабана. Затем завис примерно в футе от пола. Некоторое время ничего не происходило, будто он размышлял, что делать дальше. Змея, ожидающая, пока мимо пройдет жертва.
А потом вновь началось шевеление. Что–то круглое и выпуклое двинулось внутри рукава по всей его длине.
И наконец, это «что–то» вылезло из обшлага. Похожее на твердый костяной набалдашник, с серыми ногтями, черное по всей длине и влажное от мерцающих капель. Затем оно показалось полностью. Обгоревшая человеческая рука с растопыренными пальцами.
Я спиной прижал дверцу сушилки, и тут раздался стон, словно «оно» протестовало против такого обращения. Но я не двинулся с места, не побежал. Я стоял, загипнотизированный рукой. Ее движения напоминали танец кобры, собирающейся броситься в атаку.
Теперь к своему двойнику присоединился второй рукав. Они оба вылезли из сушилки, изогнулись в локтях так, чтобы руки расположились на полу. Шлюзы открылись. Остальная часть ветровки наполнилась плотью, материализовалась.
Включая голову.
Она показалась из воротника, как черепаха высовывает свою голову из панциря. С половины черепа слезла кожа, и была видна окровавленная кость. Матово блестели волосы, когда–то светлые, но теперь спекшиеся и черные от сажи.
Она стояла передо мной.
Бело–зеленая ветровка застегнута на всю длину до горла. С левой стороны, у сердца, герб школы Дондеро.
Вперед, дубы, вперед!
Лозунг нашей школы. Его распевали на трибунах во время матчей, а сейчас он звучал у меня в мозгу. Эш насмешливо напевала призыв девчонок из группы поддержки. Она никогда не была ее участницей, да и никогда не стала бы частью чего–то настолько легкомысленного и живого. Но сейчас она махала руками передо мной так, что ее пальцы едва не задевали мое лицо.
Впере–е–од… ДУБЫ!
Она остановилась. Сделала такое разочарованное лицо, словно хотела сказать: «Я думала, ты будешь счастлив, что увидел меня». Лицо тем более страшное, что обгоревшая кожа клочьями свисала на переносице, а щеки и подбородок почернели от гари.
«Уходи», — хотел я сказать, но вместо этого произнес:
— Как поживаешь?
Эш пожала плечами, при этом они почти коснулись ее свисающих мочек.
Так же, как всегда. Но теперь я — выпускница.
Слова звучали так близко, что их можно было чувствовать лучше, чем слышать. Их звук был похож на скрип песка, который раздается, когда вы лежите на пляже и поворачиваете голову.
Раньше ты был моей дверью. Если ты думал обо мне, вспоминал меня, я могла войти в эту дверь, — она сделала полшага в моем направлении. — Но теперь часть меня находится здесь. Я подставила ногу и не дала двери захлопнуться. Теперь я могу приходить и уходить. Могу говорить, гулять, толкать, тянуть и… кусать. Совсем как прежняя!
Она сделала еще один шаг навстречу мне. Ее разлагающиеся ступни оставляли мокрые следы на бетонном полу.
— Раньше ты не выглядела так, — сказал я.
— Не выглядела как?
— Обгоревшей…
— Это случается с теми, кого бросают в горящем доме.
— Я не бросил тебя там!
— Ты бросил меня. Ты оставил меня умирать в подвале того дома.
— И поэтому ты пытаешься утащить меня назад? Из–за того, что ты думаешь, будто я сделал что–то не так?
— Это ошибка, которую нужно исправить.
Эш подняла руку, и я застыл, ожидая, что она прикоснется ко мне.
— Дэнни, то, что ты жив, — это гребаная ошибка!
Ее рука коснулась выключателя на стене.
— Но ты можешь прямо сейчас начать исправлять ее. Ты можешь мне помочь…
Она выключила свет.
В темноте я мог слышать ее дыхание.
