Проклятие ночного волка - страница 17

Но в это же мгновение за моим плечом возник доктор Кадуоллэдер – я обернулся и увидел, как верхняя губа его дрогнула, а серые глаза, словно отлитые из стали, сверкнули из-под пенсне.

– Вам пора идти, мистер Граймс, – отрывисто бросил он. – У меня очень много работы.

Когда я вышел из пыльной приёмной доктора Кадуоллэдера, в голове роились тысячи мыслей. Многое казалось слишком подозрительным. На такие истории у меня чутьё, и сейчас я не сомневался, дело это – с душком. Эдаким гадким – похуже, чем смрад, который стоит в работном доме, когда его обитатели тушат на ужин рыбьи головы. Но я намерен был разнюхать всё до конца. В моём распоряжении оставалось три недели – прежде чем я приступлю к работе у доктора Кадуоллэдера…

И сначала следовало найти старика Бенджамина. Я не забыл о нём.

Я побывал и в Городской больнице для бедняков, и в Приюте милосердия для престарелых кучеров, и даже в Лазарете Уэлсли для обездоленных.

Старика Бенджамина не было нигде.

Куда бы я ни приходил, везде меня ждало одно и то же: никто и слыхом не слыхивал о человеке по имени Бенджамин Барлоу. Как и его многочисленные товарищи по несчастью, старик, казалось, исчез без следа.

И всё же тревожные мысли о странных событиях той ночи не покидали меня ни на минуту. Дьявольское отродье сварилось в котле, и клеем из этого котла уже наверняка смазали тысячу этикеток для тысячи бутылок эля, – но я как будто до сих пор видел перед собой злые жёлтые волчьи глаза.

Даже две недели спустя я всё ещё вздрагивал от воспоминания об этом взгляде, сидя у ног сэра Ригби Робсона – или, если быть точным, у подножия памятника сэру Ригби Робсону. Тот был не кто иной, как напыщенный мерзавец, однако в благодарность за все его деяния город вознёс его статую на вершину колонны в Парке Столетия. Отличное вышло место, чтобы считать снегирей для удивительного зоолога, профессора Пинкертона-Барнса.

Профессор Пинкертон-Барнс (а для тех, кто хорошо его знал, – просто Пи Би) был одним из самых эксцентричных людей, с коими мне доводилось работать. Хотя, если говорить начистоту, все мои заказчики – те ещё чудаки. В первый раз он нанял меня исследовать сорочьи гнёзда и вести при этом точнейший письменный учёт. У Пи Би была своя теория, объясняющая, почему сороки всем прочим блестящим предметам предпочтут серебряную ложку. Эту теорию я благодаря навыкам верхолазания и, конечно, благодаря многочисленным записям, сделанным в ходе наблюдений, опроверг. Я ожидал, что профессор будет разочарован, но вышло совсем не так.

– Теории на то и теории, что их обязательно нужно подвергать проверке, мой дорогой Барнаби, – сказал Пи Би с улыбкой, запуская в бороду свои тонкие красивые пальцы. – Иначе научный прогресс невозможен.

Не вернуть ли украденную тиару леди Фипп? – пришло вдруг мне в голову. А что – мысль. И забрать себе вознаграждение.

Ещё одна удивительная история, рассказать которую сегодня, увы, не придётся…

Как бы там ни было, теперь профессор разрабатывал теорию о снегирях. Он полагал, что эти птицы становятся крупнее и агрессивнее в связи с тем, что недавно в нашу страну ввезли дерево с востока – кунжут – и высадили в городских парках и садах. Дерево это отличалось обильными и сладкими плодами, ставшими пищей для снегирей. Профессор опасался, что такими темпами даже популяция кошек может оказаться под угрозой истребления. Что ж, несколько месяцев наблюдений за снегирями с вершины колонны Робсона не прошли даром – материала накопилось предостаточно. К сожалению, гипотеза Пи Би не подтвердилась: ни одна из маленьких короткоклювых пичуг с дивной красной грудкой, серыми плечиками и чёрно-белыми крылышками на моих глазах не заклевала ни одну кошку.

Я подметил, что любимым лакомством снегирей были не заморские плоды, а, скорее, ошмётки, которые они выклёвывали из свежих конских лепёшек. Пили снегири дождевую воду, которая скапливалась на полях шляпы каменного сэра Ригби Робсона. Я тщательно записывал размеры, повадки, привычки каждого из четырёхсот семидесяти семи снегирей…

Неутешительный для профессора итог, но снегири и вправду не проявляли никакой агрессии. Мне же, по правде сказать, самыми интересными объектами для наблюдений казались посетители Парка Столетия.