Проклятие ночного волка - страница 19

Заслуженно снискавший славу своими неустанными деяниями, цель которых – преследование чудовищ Восточных Лесов: людей-волков, или, иначе говоря, оборотней, храбрый доктор уничтожил более трёх сотен окаянных существ и обеспечил их человеческим останкам достойное погребение.

Благодаря стараниям доктора Вестфаля, в наши дни случаи ликантропии[2] прекратились.

Последние годы своей жизни доктор испытывал лишения, поскольку единственным его доходом были скромные гонорары за публикации статей и чтение лекций, а также крошечная пенсия. В конце концов, тяжёлая болезнь мышц подкосила доктора.

Однако несмотря на то, что власти Танненбурга не воздали должное этому выдающемуся человеку при жизни, достижения доктора Вестфаля, переоценить которые представляется невозможным, навсегда останутся в нашей памяти.

Наш журнал, прежде всего, выражает восхищение бесстрашной душой Клауса Йоханнеса Вестфаля и скорбит о его кончине.

Под этой короткой заметкой был размещён портрет: красавец с чёрными, струящимися до плеч волосами и пронзительным взглядом.

Библиотека уже закрывалась, а назавтра мне надлежало явиться к доктору Кадуоллэдеру ровно в семь часов утра. Я быстро записал, в каком номере и на какой странице напечатана эта заметка, и собирался уже закрыть журнал, как вдруг увидел дату в верхней части пыльной пожелтевшей страницы. Номер «Крокфорда о необычных явлениях», который я держал в руках, вышел девяносто лет назад. Я аккуратно закрыл журнал, поставил том на полку и отправился домой.

Следующим утром я проснулся ни свет ни заря. Из окна веяло прохладой. Погода была переменчива, как молодая прелестница: в одну минуту – сердитая и хмурая, а уже в следующую – радушная и солнечная. К счастью, рука болела меньше. Я снова, как и положено, сменил повязку, но было совершенно ясно, что дело идёт на поправку.

Ровно в шесть тридцать я вышел из дома, и через двадцать три минуты был на Хартли-сквер, на доме номер двадцать семь.

Конечно, я добрался верхоходом. Меня даже посетила забавная мысль войти к доктору не через дверь, как он того ожидает, а через окно, спустившись с крыши. Но я быстро отказался от этой идеи. Доктор Кадуоллэдер мог счесть это вторжением. Я решил появиться, как принято, и стал спускаться по водосточной трубе, на этот раз заблаговременно удостоверившись, что поблизости не снуют несговорчивые констебли.

– Доброе утро, мистер Граймс! – приветствовал меня доктор Кадуоллэдер. Пока мы шли по коридору, с лица его не сходила широкая улыбка. – Минута в минуту! Похвально! Я уже приготовил для вас несколько конвертов.

Он взял старую потрёпанную медицинскую сумку, что лежала у него на столе, и вытащил оттуда полдюжины запечатанных конвертов, на которых размашистым витиеватым почерком были выведены имена и адреса. Доктор передал конверты мне в руки.

– Отчитайтесь, когда доставите все, – велел он.

– Будет сделано, доктор, – пообещал я и откланялся.

И только когда я спускался по широкой лестнице, меня пронзило воспоминание. Сумка. Видавшая виды медицинская сумка доктора – что-то в ней не давало мне покоя. Ну конечно! Инициалы. На сумке были инициалы – потёртые, выцветшие, однако, их всё ещё можно было разобрать.

Три золотые буквы. Н. Й. В.

Так начался роковой день в моей карьере тик-такера. День, который я до сих пор вспоминаю с горечью и стыдом. Я намеревался раскрыть тайну исчезновения старика Бенджамина, но даже предположить не мог, какие чудовищные последствия повлечёт за собой моя работа на доктора Кадуоллэдера.

Беглого взгляда на конверты оказалось достаточно, чтобы понять: доктор с практикой в одном из самых чистых кварталов города посылает меня в настоящие трущобы. Похоже, доктор не лукавил, когда утверждал, что помогает беднейшим и презреннейшим.

Там, где Хартли-сквер перетекала в Дьюк-авеню, я свернул направо, в узкий мощёный переулок. Я знал – в нём есть отличная водосточная труба со скобками, за которые удобно хвататься, когда хочешь взобраться на крышу. На полпути вверх я потревожил большого чёрного кота – тот лежал на оконном карнизе и грелся на солнышке. Кот зашипел на меня, шерсть у него встала дыбом – он был весьма рассержен тем, что кто-то нарушил его покой.