Каневский написал записку и передал ее Свиридову.
— Каждого продукта по килограмму, больше нельзя, не ты один в Ленинске. Еще добавил по пучку редиски и петрушки, в первый раз выращиваю петрушку в Заполярье, вот пусть скажет твоя женщина, удалась ли. Иди немедля, а то завхоз уйдет. Заходи в другой раз к старику.
Завхоз уже запирал склад, когда Свиридов подал ему записку.
— Мой рабочий день кончился, иду на заседание месткома, — сухо заявил он, посмотрев записку. — Приходите с утра.
— Местком не волк, в лес не уйдет, — веско заметил Свиридов.
— Прошу оставить неуместные шутки, гражданин. Здесь без слов.
— Ладно, без слов, — согласился Свиридов и, обняв завхоза за талию, поднял его и внес в склад. — Живее поворачивайся, сынок, а то я вспыльчивый. Тут всего по килограмму, так что гири менять не придется.
— По записке не выдаем, — пролепетал ошеломленный завхоз, со страхом глядя на Свиридова. — Нужно требование за подписью бухгалтера.
— И это учтено. Выпишешь завтра требование, сам и приколешь к нему записку, а я тут распишусь в получении. Поворачивайся, поворачивайся, у нас на фронте за такую медлительность вне очереди к генералу таскали.
Собрав кульки, Свиридов с треском надкусил один помидор:
— Пахнет, вроде настоящий, — одобрительно сказал он, подмигивая завхозу. — Теперь, сынок, газуй, а то пропустишь доклад председателя месткома о борьбе с бюрократизмом на скотном дворе.
Все складывалось как нельзя лучше. Автобуса пришлось ждать недолго, самолет был уже разгружен и заправлен бензином. К полночи Свиридов прибыл в свой аэропорт и, упрятав кульки с овощами, отправился спать.
— Меня сутки не будить, — приказал он дневальному.
Его разбудили значительно раньше и так невежливо, что он, вскочив, хотел тут же дать сдачи. На кровати сидел Артемьич и с торжеством показывал любопытным, набившимся в комнату, целую корзину, килограммов пять, зеленых огурцов.
— Свежие, вкусные! — кричал он, бесцеремонно встряхивая Свиридова. — Сам ездил за ними. Как ушли вы, взяло меня за живое: я — и вдруг не достану? Ну, скажу тебе, дорожка, десять раз проклинал вас и вашу бабу. Гусеницы скользят по льду, как вилка по тарелке. Но зато уж там разошелся, как лиса в курятнике. Все пять рам на месяц вперед опустошены. Пусть теперь кто скажет, что Артемьич не мастер по снабжению!
В комнату вошел диспетчер. Он с любопытством осмотрел огурцы, выбрал самый большой и до хвостика засунул его в рот.
— Что-то у меня случилось, — пожаловался он, брызгая соком и подмигивая Артемьичу. — На огурцы потянуло — это неспроста.
— Неспроста, — подтвердил Свиридов. — Вечером жена по щекам вздует.
— Отдохнул? — спросил диспетчер, усаживаясь.
— Немного есть, — ответил Свиридов, зевая.
— Лететь придется.
— К вечеру бы или завтра. Спать хочется.
— Спать не выпить, случая не потеряешь. Самолет уже загружен, полетишь в экспедицию Синягина с аммоналом, три ящика. На сборы восемь минут.
— Да что так приспичило? У них аммоналу достаточно.
— Нельзя, нельзя. Мы с начальником помозговали и решили — завтра ты еще слаще отоспишься. И огурчики прихвати, там их кое-кто ждет, глаза проглядывает.
— С этого бы и начинал, а то мерефлютику разводит.
Свиридов оделся и направился в дежурку. На аэродроме принимали только что прибывший пассажирский — самолет. Из кабины вылез маленький, рыжий, известный всему Северу Еременко. Увидев Свиридова, он замахал руками и прибавил шагу. За Еременко следовал бортмеханик, таща на плече кожаный мешок, наполненный до отказа.
— Сашка, крошечка, воистину, на ловца и зверь бежит! — кричал Еременко Свиридову. — Принимай, брат, гостинцы и ставь пол-литра магарыча.
— Что тут у тебя? — спросил Свиридов, с беспокойством глядя на кожаный мешок, торжественно сваленный у его ног.
— Будто не знаешь. То, что требуется. И, смею уверить, высшего сорта, мы с Нориным несколько штук сами попробовали. Вот тебе записка от него.
Норин сообщал в записке, что передает из Красноярска с Еременко пятнадцать килограммов свежих огурцов. Огурцы хорошие, но, конечно, не такие, как в Средней Азии. Через неделю он возвратится и притащит настоящих туркестанских. Наверно не обещает, но что сможет — сделает.
