И через десять минут под плоскостями самолета снова плыла однообразная тундра. А еще через тридцать минут на горизонте возникли горы. Потом показался Ленинск — трубы заводов, корпуса ТЭЦ, семиэтажные городские здания. Город остался в стороне. Свиридов подлетел к насосной станции и посадил самолет на озерко. От аэровокзала к насосной станции шагал по лужам начальник гидропорта.
— С ума сошел, мальчик! — приветствовал он Свиридова.
— И не думал, — возразил Свиридов. — Что особенного?
— Ничего особенного, кроме выговора в приказе. Ты что, не знаешь — гидропорт временно закрыт, самолетов не принимаем?
— И хорошо делаете, ребята. Не принимайте никого. А между прочим, взгляни, что я вам забросил.
— Грузы нужные, — сказал начальник аэровокзала, просмотрев накладные. — Черт с тобою, иди отдыхай, я распоряжусь подать вездеход, выгрузить твое барахло.
— Мне нужно в Ленинск.
— Через двадцать минут идет грузовая машина — присаживайся.
Машина проезжала через совхоз, и Свиридов слез у самой конторы.
— Николая Николаевича нет, неожиданно заболел, — сообщил счетовод, сидевший рядом с кабинетом директора совхоза Каневского.
— Говори прямо, бить не буду: зеленые огурцы есть? — потребовал Свиридов.
— Конечно, есть, какие разговоры! — даже обиделся счетовод.
Через три минуты Свиридов стучался в квартиру Каневского. Отстранив домработницу, пытавшуюся его задержать, он двинулся в гостиную. На диване с грелками на ногах лежал Каневский и читал шекспирова «Кориолана». Это был высокий седоватый старик с глазами на выкате и жесткими тараканьими усами. Он мог говорить только о делах своего совхоза и принялся тут же жаловаться, что строительное управление теснит его земли. Два коровника пришлось переносить, основные капустные площади навеки похоронены под Домом пионеров, а на тех самых пяти гектарах, где он, Каневский, в свое время вырастил на открытом грунте самые северные в мире лук и редиску, разбит детский сквер. Совхозу приходится отступать в тундру, и если бы не мощные гусеничные тракторы — их, правда, ему подбросили — он никогда бы не сумел засеять своих 430 гектаров.
— А правда, что у вас, Николай Николаевич, ртутные лампы? — спросил Свиридов.
— А ты как думал? — сказал Каневский, строго глядя на него. — Строители жаловались в прошлом году, что я не подпускаю их к площадке, на которой у меня был кормовой овес. От министра телеграмма приходила. Вот тогда я у них и выбил высоковольтную линию, ртутные лампы для парников и птичника, водяное отопление и многое другое. А как иначе? Дай им в одном поблажку, немедленно заклюют во всем остальном.
— Ну, вас не заклюют, вы сами любого заклюете.
— Клевать без дела не буду, а спуску не дам. Они мне кое-что построили, а потом во всех отчетах хвастались, что делали сверх плана. Знаю я этих людей. Выпьешь?
— Если по маленькой…
—. А хоть и проси, много не дам. У меня не кабак. Вон там под клееночкой пробы вина трех сортов — сухое красное, настоечка и ягодная водка. Ваши снабженцы в вине не участвовали, все свое.
— А вы, Николай Николаевич? — спросил Свиридов, хотя и знал, что старик не пьет.
— Я свое выпил. Каждому человеку положена своя норма в жизни на питье: одному кубометр водки, другому пять. У меня была хорошая норма, да я ее всю выбрал с превышением.
— Хорошее вино. Неужто из этой полярной дряни?
— За такие слова я тебя в другой раз и на порог не пущу. В Заполярье дряни нет, кроме нерадивых людей, не замечающих богатств северной природы. Тут морошка, голубика, черника, смородина, шиповник — разве этого мало? А ягель, у которого сахару больше, чем в твоей свекле? Душа только требуется, чтоб оценить это. Теперь ты рассказывай, зачем приехал?
— Огурцов надо.
— Что так?
— Женщине знакомой. Забеременела и все время чудит. Такие ненормальности…
— Опять ругать буду — нет у тебя уважения к человеку. Новое существо нарождается на свет, может быть, будущий гений, ему требуется самое лучшее, самое свежее. А ты — ненормальности! Помидор и лука не просит?
— А у вас и помидоры есть?
— У меня все есть, я не снабженец, а агроном, работаю из любви, а не за зарплату.
