Допрашивал тетю Басю следователь по фамилии Купервасер, про которого в городе ходили слухи, что он был болен не только на всю голову, но также и на все остальные части тела. Случилась с ним эта неприятность якобы в годы Гражданской войны, когда его случайно контузило неразорвавшейся гранатой, сброшенной с аэроплана. Обидный аспект этого происшествия состоял в том, что означенный аэроплан был придан для укрепления буденовской части, в которой Купервасер служил тогда красным кавалеристом. С тех пор у контуженного по ошибке следователя постоянно подмигивал левый глаз, попеременно дергались обе щеки, тряслись руки и практически не сгибалась спина. Ввиду всего перечисленного сидел он за столом неестественно выпрямившись и, поскольку писать мог с большим трудом, то протоколы допросов печатал на машинке марки «Ундервуд», ловко выдергивая очередной заполненный лист и зачем-то каждый раз тряся им перед лицом подозреваемого.
С тетей Басей он обращался на «вы», время от времени безуспешно предлагал ей закурить, подвигая на край стола папиросы со странным названием «Дюбек», и печатал так быстро и так много, что, если бы даже тетя Бася вознамерилась рассказать про все события, приключившиеся с ней от момента рождения и до дня ареста, все равно это заняло бы намного меньше места, чем набор напечатанных фраз, которыми она разоблачала саму себя в стремлении подорвать основы мирового рабочего движения.
По тем относительно вегетарианским временам наказание ей назначили не слишком суровое – всего три года трудовых лагерей под городом Кзыл-Орда, зато на всю оставшуюся жизнь тетя Бася пронесла лютую ненависть к пишущим машинкам. Если она слышала в каком-нибудь учреждении их дробный перестук, с ней сразу случался приступ тяжелого удушья, а потому требовалось срочно открыть окно, чтобы наполнить легкие спасительным воздухом.
Все три года, вычеркнутые из жизни, тетя Бася надеялась, что Всевышний сподобится и выдаст ей соответствующую компенсацию как человеку, невинно пострадавшему от обезумевшей власти. Но увы. По возвращении в родной город ее ждал очередной удар: Соломон Менделевич женился, и не просто женился, а привел в свой дом дочь того самого следователя Купервасера, который подмигивал левым глазом, ходил так, как будто проглотил аршин, и курил папиросы под названием «Дюбек».
Жена Менделевича Бетя, в девичестве Купервасер, тоже курила эти самые папиросы, но отличалась от отца бойким нравом, покатывалась со смеху по самому пустяковому поводу, а кроме того, организовывала в бобруйских клубах тематические посиделки, главными из которых были общественные суды над носителями мещанских пережитков. По совокупности заслуг бобруйчане наградили ее точным, хотя и незатейливым прозвищем – Бетя-активистка.
Загадкой для многих стало то, как Бетя-активистка, постоянно пропадая на всех городских мероприятиях, умудрилась все-таки родить Соломону Менделевичу дочку. Но факт оставался фактом, и в доме напротив тети Баси мелькали в вечерних окнах две женские головки, одна с короткой, модной по тем временам стрижкой, другая – с трогательной косичкой, в которую попеременно вплетались то красные, то синие шелковые ленты.
Последний раз тетя Бася видела эти ухоженные головки в конце октября 1941 года, когда немцы пригнали из гетто очередную группу, чтобы засыпать ров, заполненный телами расстрелянных горожан. Бетя-активистка и ее маленькая дочка лежали рядом, обхватив друг друга в последнем судорожном объятии. Обе были обнажены, у обеих изо рта вытекла струйка крови, а поверх их тел, утопая сапогами в людском месиве, ходил молодой немец и с блуждающей улыбкой на губах стрелял из пистолета в тех, в ком, по его мнению, еще теплилась жизнь.
Тетя Бася выждала момент, бросила горсть земли на жену и дочку Соломона Менделевича, потом присыпала их песком и поклялась отмстить всем фашистским гаденышам, которые по какой-то грандиозной ошибке Господа ходят по земле и безнаказанно творят свои черные дела.
Когда Соломон Менделевич вернулся после войны, он попытался найти хоть кого-нибудь, кто знал, как и где были убиты его жена и дочь. Тетя Бася в первый раз переступила тогда порог дома человека, который был самой большой тайной ее жизни.
