— Это — Божья Стража, Ар-Нель, — говорит Анну. — Небесные Стрелы. Своих даришь? — спрашивает он у мальчика. — Не боишься без защитников остаться?
— А как же он — без защитников? — говорит мальчик. — Он же — смотри, он говорил, как святой…
— Ты ошибаешься, друг мой, — говорит Ар-Нель с еле заметной улыбкой. — Я, конечно, не свят, мне всего лишь иногда нестерпимо хочется говорить справедливые слова — в память о Первом Пророке.
— Северянин, — говорит второй парень, видимо, более спокойный и флегматичный по натуре, — ты ведь не можешь взять нас с собой сражаться за справедливость?
— Нет, — говорит Ар-Нель. — Просто потому, что у вас нет лошадей. Вы не сумеете следовать за отрядом пешком. Мне жаль.
— Тогда возьми, — говорит второй, протягивая книгу, завёрнутую в синий платок. — Пожалуйста. Это — Книга Пути. Тебе хотела передать моя… — и я слышу от лянчинца слово, которого якобы не употребляют в Лянчине: «мать». Даже не удивляюсь — после ночи в доме Хотуру был морально готов к такому повороту. Это именно Львята не знают слов «мать» и «сестра», не лянчинцы вообще. — У неё болело в груди из-за меня… из-за нас с Хоглу… а из-за тебя прошло.
Ар-Нель принимает книгу, говорит:
— Передай своей матери мою благодарность — я давно хотел прочесть это. Мне очень жаль, мой дорогой, что ты и твой возлюбленный не можете следовать за нами. Я вижу: вы — честные и смелые люди. Я надеюсь, мы ещё увидимся.
А деревня тем временем меняется на глазах. Я наблюдаю, как открываются ворота и калитки, как на улице появляются и взрослые, и дети. Вижу подростков, скинувших платки с лиц, детей, которые потрясённо разглядывают наш отряд из зарослей цветущего кустарника, из-за приоткрытых дверей и из-за спин старших братьев — всё-таки не смея выйти открыто. Плебеи улыбаются нашим девочкам — несмело и напряжённо, но улыбаются.
Пожилой мужик пристально смотрит на Элсу — и Элсу спрыгивает с коня, подходит. Кору следует за ним, чуть сзади, слева.
— Что, — спрашивает Элсу весело, — невидаль, да? Львёнок Льва из Чанграна — невидаль?
— Львёнок — не невидаль, — говорит мужик, не опуская глаз. — Человечье лицо у Львёнка — невидаль.
Крохотное пухленькое дитя, научившееся ходить, наверное, только этой весной, в вышитой вишнёвой распашонке или платьице, ковыляет из приоткрытых ворот к нашему отряду, завороженное блеском оружия и заклёпок на сбруе. Кору присаживается на корточки, осторожно останавливает малыша:
— Не ходи туда, там — злые лошадки!
Малыш, округлив блестящие глаза и приоткрыв рот от восхищения, тянется к сердоликовому ожерелью на шее Кору растопыренной ладошкой. Она снимает ожерелье и подаёт:
— Только не бери в рот, — но дитя тут же упоённо запихивает в ротик бусины тёплого молочно-оранжевого цвета, похожие на карамельки. Кто бы удержался!
Худенький подросток подхватывает малыша на руки, бросает быстрый испуганный взгляд на Кору, пытается забрать ожерелье — малыш негодующе вопит. Кору качает головой:
— Оставь ему. Пусть играет, мне не надо — зачем солдату бусы?
И всё. В ближайший час мы никуда не едем. Потому что нас перестают бояться — и начинают расспрашивать.
У Эткуру и Анну снова и снова допытываются:
— Неужели вы вправду Львята? Из Чанграна? — и тянутся коснуться одежды. — Если в Чангране есть такие Львята, значит, поживём ещё…
— Львёнок, живи сто лет — тебя Творец благословил!
— Это — бывшие пленные, да? Вы наших пленных выкупили?! А говорят, волк себе сердце вырывает, когда идёт служить Прайду… собственного брата прикончит, если его… того…
Нашим сытым лошадям суют кусочки сушёных фруктов. У нас с северянами допытываются, во что мы верим, и угощают лепёшками, намазанными мёдом — как я успеваю понять, местный символ радости гостям, «хлеб-соль». Вроде бы, все знают, что надо торопиться — но мы будим что-то в здешнем плебсе, как и в людях Эткуру. «Золотые грамоты», мечты о свободе, добрые и мудрые принцы, которые, если им объяснить, помогут всем и устроят всё — вот как это выглядит.
Анну страстно рассказывает деревенским жителям о поиске истины и прочих своих идеях. Ар-Нель вполголоса разговаривает с мальчиками, которых отпустил вчера, и их неожиданно многочисленной роднёй. Эткуру в первые мгновения чуть-чуть растерян, но быстро берёт себя в руки и начинает слегка рисоваться:
