Я увлекся и не замечал безотрывных глаз и безотрывных объективов.
— А еще можно вопрос озвучить, мистер профессор?
«Озвучить»! Как это ему удалось здесь, в Канаде, подцепить нашу словесную эпидемию? Уж лучше бы переломал все падежи и спряжения, как Лилиан!
— А как вы тогда думаете, мистер профессор, чем можно будет заниматься ежедневно без постоянной человеческой борьбы? Однообразно жить придется?
— Кому как. Нет ли у вас случайно кошки, мистер студент?
— Есть, — растерялся озвученный Джаспер.
— Ну и как вы думаете, нужна кошке постоянная борьба? И надоест ли ей благополучная сытая жизнь без всякого разнообразия — день как день, день как день? Наверное, нет. И она могла бы жить вечно, наверное, если бы не старилась, и не запросила бы никогда борьбы и разнообразия. Думаю, я смог бы точно так же однообразно радоваться жизни, не нуждаясь в борьбе. — Я вспомнил свою ежедневную гречневую кашу. — И я, и разумный мир в моем понимании. Борьба — такая же пошлость, как детектив. Все великое однообразно — как восход солнца.
— Кошка иногда гуляет и требует кота, — заметил Джаспер под одобрение публики.
— Кастрированная кошка. Она счастливее, потому что не подвластна гормональным приливам и может полно наслаждаться высшим однообразием жизни. Ну а если вы наркоман новостей, занимайтесь спортом. Спорт — великое изобретение и чисто человеческое: событий много — но ничего не происходит.
— Значит, в иных мирах спорта нет?! — заинтересовался баскетбольный красавец.
— Думаю, это чисто человеческое.
После беседы Лилиан пересидела всех в аудитории, переждала всех и в коридоре, потому что вопросы продолжались и на ходу, и спросила наконец наедине:
— У вас есть длительность командировка на Землей?
Я вспомнил ее шутку недельной свежести и подхватил:
— Вы имеете в виду длительность расстояния до Земли или длительность пребывания здесь?
— Я имею оба. Далеко лететь — стоит долго быть.
— Да, я пока убывать не собираюсь, — заверил я пытливую студентку. — Контракт у меня здесь на год, а там посмотрим. И вообще, быть стоит долго, это верно.
Я ведь не собирался убывать — ни с североатлантического пляжа, ни с Земли вообще. Так что ответил непротиворечивую правду: и не солгал, и версию о своей межпланетной экспедиции отрицать не стал.
— Жена ваша тоже на командировка быть? Или приглашена в здесь?
Я мог с чистой совестью заверить Лилиан, что жена моя — нездешняя, а если считать мой контракт командировкой, то и она — командировочная.
— Конечно, жена тоже.
— Ваша планета имеет конфликт полов, как по Дарвину, или у вас есть маскировка здесь для спокойного вида?
Я не сразу понял. Но, поднатужив мозги, догадался, что Лилиан подозревает, будто на «моей планете» существа однополые, и половой диморфизм мы с женой изображаем лишь здесь, на Земле, — в целях конспирации. Поколебавшись, я решил отвечать честно — но опять-таки непротиворечиво:
— На моей планете существа двуполые, и конфликты полов иногда имеют место и время. Многое время.
Что ж, даже полезно взглянуть на жизнь моей планеты как бы со стороны, тем более что планета моя — слишком привычная Земля.
— Это интересно с пункта зрения как принципиальный принцип.
И Лилиан пошла прочь. Довольная моим ответом. Я по походке определил совершенно точно, что она довольна. И знал чем: она подтвердила сама себе, что двуполый принцип имеет универсальное космическое значение. А она ценит, надо понимать, двуполый принцип построения мира. И пока не постигла совершенства однообразия жизни.
Жена моя — нездешняя, это уж совершенно точно.
В первые дни ей очень нравилось — не в Галифаксе, а в нашем семибашенном замке на океанском берегу. И это после петербургской коммуналки. Контраст потрясающий.
Но скоро она заскучала.
Заметил я это на небольшой вечеринке, которую устроил в нашу честь профессор Маккарти. Впрочем, я звал его просто Маком.
Мак сказал, что коллеги чертовски жаждут познакомиться с интеллектуалом из такой удаленной и инакокультурной страны. Очень он нажимал на «удаленность и инакость», что было странно, учитывая, что железный занавес давно поднят, а русские эмигранты накатывают через Северо-Атлантический океан волна за волной — четвертая, пятая, шестая…
