Но вскоре я вспомнил вопросы Лилиан и понял, что он заглядывает не через разделяющий континенты океан, а гораздо дальше.
По-канадски это называется «парти», и действительно собралась партия профессоров с женами. Расположились все на образцовой стриженой лужайке перед домом Мака и стали жарить барбекю, что вполне переводимо как изготовление шашлыков на даче в Комарово. (Дачи у нас нет, но в гостях бывал.)
Пока дело не доходит до предмета моих странностей, я объясняюсь довольно сносно, так что я активно общался со всей компанией — там принят, я бы сказал, прессинговый стиль общения, состоящий в том, что даже если сказать нечего, нужно похлопать всех и каждого по плечу, сообщить, что все о’кэй — и погода, и общество. Итак, я общительно общался, а жена из общения выпадала.
Она совсем не говорит по-канадски, бедняжка. И не пытается. Можно было бы объясняться жестами, и ничуть не менее содержательно, но она не знала слов и замкнулась. И не пыталась разомкнуться.
К ней подходили, хлопали по плечу, сообщали, что все о’кэй, она кивала, старательно улыбаясь, — и этим дело ограничивалось. Своего вклада в веселье в виде соответствующих громких междометий она не вносила. И скоро о ней как бы забыли. Она осталась в тени в буквальном смысле — в тени огромного вполне национального клена.
Барбекю поспело, и тут-то я выдал себя окончательно — если только оставался среди собравшейся партии кто-либо, сомневавшийся до тех пор, что я приехал под видом русского из неназываемой, но явно очень далекой и даже внесолнечной системы.
Во-первых, я ел овощи, поданные к мясу в большом изобилии, но, не афишируя себя, избегал самого мяса. Я его действительно не ем и как раз собирался во время одной из ближайших своих сред объяснить, что непрерывное убийство животных и создает тот эмоциональный фон, на котором не могут не происходить войны, террор, человекоубийства — ибо скотоедство немногим лучше людоедства. Честно говоря, ничуть не лучше. Жена тоже не ест, так что конфликт полов на этой почве у нас не развивается.
Во-вторых, и это разоблачало меня уже совсем бесповоротно, я не пил водку, в том числе и виски. Разумный непьющий внеземлянин выдавал бы себя за правоверного мусульманина — и вопросов бы не было, но то, что я прибыл в Галифакс через Россию, доказывало с очевидностью, что находился я в совершеннейших попыхах, так что не успел разобраться в местной алкогольной географии планеты пребывания.
— Как это у русского Пушкина? «С корабля — на первый бал Наташи»! — засмеялся Мак, будучи профессором славистики.
Профессора переглянулись с женами и понимающе отстали.
То есть отстали после приглашения к мясу и виски, но интерес их возрос геометрически, то и дело слышалось:
— А как у вас относятся к добрачному сексу?
— Разрешены ли у вас аборты?
Если посмотреть со стороны — действительно варварство. Я вообразил, как прилетел бы на чужую планету и увидел, что местные трехглазые гуманоиды о шести конечностях ради развлечения разводят крошечных зародышей, а потом вырезают их прямо из тела своих самок.
— Пока разрешены, к сожалению. Бесполезно запрещать то, что глубоко в нравах населения. От дикости полиция не предохранит.
Все закивали, а жена Мака продолжила дружеский допрос:
— А защищены ли у вас права сексуальных меньшинств?! Преодолел ли предубеждение ваш менталитет?
До чего же возрос и возмужал уже наш любимый межъяз!
— Знаете, «менталитет» я перевожу как воспаление мысли. Излишний менталитет мешает видеть реальность.
— Да, может быть, правда. Надо видеть прямо, что выбор пути любви есть глубоко личное право.
Я уже знал, что педерасты почитаемы, как святые мощи, здешними интеллектуалами. Безопаснее покуситься на права беженцев, владельцев оружия, даже на протекторат британской короны.
Если бы я действительно прибыл с какого-нибудь разумного и процветающего Малого Сириуса, я бы ответил гордо: «У нас царит полное единство физиологии!» Ну действительно, даже на Земле не существует меньшинств, которые вкушали бы от яств не через рот, а как-нибудь иначе.
Но я прибыл из реальной России и не хотел злоупотреблять не мною созданным мифом.
