Надо заметить, что беседовал я по-русски, что входило в контракт. Я достаточно знаю английский, когда нужно объясниться в магазине и понять новости по телевизору, но странности со всеми их оттенками мне иначе как по-русски не изъяснить. Поэтому слушать меня собирались только слависты — и отвечали на всех оттенках славянского.
— Но как же есть с сохранением молвы эскимосов против экспансии мегаязыка — инглиша в-первых ряд? Мегаязык быть уродство, как мегаполис! — спросила очаровательная блондинка, на кого-то похожая. — Право эскимосов есть роскошь родная молва.
На выставочную девушку она похожа, на топ-модель, говоря на межъязе!
— Как есть — так и есть, — улыбнулся я ей, а не ее славянскому наречию. — Мои сегодняшние акции АО Разумных инициатив дивиденды принесут не скоро. Всеподавляющее большинство со мной не согласно. Но истина не зависит от голосования. Истина — не демократка. В языке человек заперт, как в тюремной камере. Большой язык — большая камера, малый язык — совсем тесная душная каморка. Проклятие эскимосов — их право на отдельную камеру в сыром подвале.
Она посмотрела очень серьезно, я уже заметил, что канадские студенты смотрят очень серьезно на свои занятия — и на профессоров соответственно.
— Меня имя Лилиан. Я думать есмь, вы взгляд со сторонний. Не понимать родное чувство к язык отцовый и матерний. Как приехали изучить человечественность в экспидишэн. Экспидишэн на Землей. Вы с иная планета, правильно есть?
Я подумал, что она довольно удачно шутит, — особенно, если принять во внимание языковые трудности, которые она мужественно преодолевает.
— Ну конечно, — улыбнулся я ей на бис, — смешное видится на расстоянии. Прилетел с Малого Сириуса — и сразу увидел. А вам вблизи не разглядеть.
Но даже вообразить не мог, что Лилиан спрашивала вполне серьезно. И так же серьезно приняла мой ответ. И усвоила твердо — с хваткой врожденной отличницы.
Я безмятежно гулял по пляжу и по лесу, вычищенному лучше, чем Приморский парк у нас на Крестовском, писал новые статьи, благо вход во Всесеть открыт кругосветно, и не очень задумывался, чем озадачу своих студиозусов через неделю. В местный гастроном ездила жена, благо даже минимум языка там не требовался: расфасованная еда разложена на полках, а кассирши не обсчитают. Ну принесла в пакете порошок для чистки раковины вместо молотого перца — так ведь и раковину скоро придется оттирать. Тоже ванну. В салат высыпать ложный перец не успела — и хорошо.
Зато вместо гречки в первый раз купила крупу перловую. Я люблю гречневую кашу и люблю однообразие, и дома жена жарит мне гречневую кашу с таким же постоянством, с каким примерная английская миссис подаст по утрам джентльмену его овсянку. Жарит жена кашу вместе с помидорами, от которых образуется непередаваемая подливка — это ее коронный рецепт.
Перловка была скормлена птицам, хотя они здесь сытые, в отличие от петербургских голубей, часто инвалидов, которых жена вспоминала с больной совестью: «Кто моих одноножек кормит вместо меня?..» Ну а я после повторной поездки в гастроном получил-таки свою неизменную кашу, которая стала как бы недостающим звеном в эволюции от питерской коммуналки к семибашенному замку на североатлантическом берегу.
На следующую мою среду явилось народу вчетверо. И две телекамеры. А после первых слов выяснилось, что многие напрямую меня не понимают, и славяноязычные коллеги шепотом переводят им про опасности человеческого равенства.
После получасового моего вступления последовал диалог, и первый же вопрос выказал широту интересов аудитории:
— Вы считаете, мистер профессор, что и другие разумные цивилизации построены на принципе неравенства индивидуумов?
Этот баскетбольный красавец говорил очень чисто. Звали его Джаспер, как выяснилось.
Я совершенно не уловил вложенного в вопрос подтекста и оседлал излюбленную мою тему:
— Вы предвосхитили тему одной из следующих бесед. Основной вопрос гуманизма: возможность существования разумной цивилизации, построенной на недарвиновских принципах. Недиалектических, что то же самое. Не только цивилизация, вся земная биосфера построена по принципу борьбы — травоядные и хищники, ну и так далее. Тихие злаки борются за комок гумуса так же ожесточенно. И человеческая цивилизация — в чуть скрытом виде: борьба идей, народов, поколений, полов, наконец. Союз плюс борьба. А где борьба — там неравенство, жестокость. Поэтому земной мир трагичен по определению, по внутреннему устройству. Я же пытаюсь построить модель недарвиновского мира. Можно ли так сочетать даже земные виды растений и животных, чтобы перенести, например, на Венеру недарвиновскую жизнь? Без саморегуляции видов с помощью хищников, болезней и так далее?! Без постоянной человеческой борьбы?!
