Застывший паровоз тяжело и медленно вздыхал. Пока мы пилили дрова да собирались, котел остыл, и машинисту пришлось приложить немало стараний, пока наконец паровоз засвистел и тронулся вперед. К вечеру после еще одной заправки дровами доползли до Казатина. Здесь нужно пересаживаться на Киев. Когда будет подан состав, точных сведений нет. Вокзал донельзя забит демобилизованными солдатами. Лежат, сидят и стоят, где только можно, даже в буфете.
Приехали в Киев вечером. Расположились в нетопленных номерах совершенно пустой гостиницы. Белье грязное, номера плохо выметены. За всю прислугу работали швейцар да две-три женщины, одетые в ватники. На улице часто гремели выстрелы, иногда тарахтел пулемет, завязывалась перестрелка.
Я поместился в номере с Ваней Ращисом. Мы укрылись и сладко заснули, рассчитывая завтра уехать в Москву. Среди ночи нас разбудил настойчивый стук в дверь. Отперли. В комнату вошли трое вооруженных: матрос с пулеметной лентой через оба плеча и два солдата без погон с красными ленточками вместо кокард.
— Проверка документов, — отрывисто сказал матрос, — предъявите, граждане, паспорта, удостоверения командировочные, что у вас есть.
Проверив наши удостоверения и отпускные билеты, матрос спросил, почему мы едем в отпуск, а не совсем. Объяснили, что едем совсем, но таких документов не давали, пришлось ехать как в отпуск. В свою очередь спросили, что это за стрельба.
— Много еще всякой дряни на Советскую власть с ножом и пулей лезет, — ответил матрос, — да уголовной шпаны здесь хоть отбавляй.
Наши надежды уехать на следующий день в Москву не сбылись. Три дня ездили на вокзал, проводили там по нескольку часов. Но ни в один поезд сесть не удалось — все было забито, а разлучаться и ехать поодиночке нам не хотелось. На четвертый день решили все же уехать во что бы то ни стало, залезть хотя бы по одному в вагон. Поезд снова был наполнен до отказа, хотя и состоял из товарных вагонов. Пассажирские теперь не ходили. Мы не смогли влезть и по одному. Отправились еще раз порыскать ближе к хвосту. Я увидел один закрытый вагон, дверь не открывалась. Прислушался — там ни звука. Залез под вагон, открыл дверь с противоположной стороны и обомлел: вагон пуст. Через десять минут мы сидели в нем вшестером. В вагоне нашлось несколько досок, из них мы соорудили нечто вроде верхних нар и расположились. Дверь закрыли и скоро заснули. Разбудил меня сильный толчок — вагон страшно тряхнуло, раздались женские взвизги и крепкая мужская ругань. Недоумевая, посмотрел вниз: бог мой, пустой вчера, вагон сейчас вмещал не менее ста человек, среди которых были четыре женщины — сестры милосердия. Поезд медленно двигался, вагон часто дергался, ругань не прекращалась. Несмотря на зиму, в вагоне было душно, все застилали облака махорочного дыма.
Так мы тащились пять суток, измучились невероятно, голодали, не было воды. Когда же узнали, что через три часа будет Москва и мы проехали Малоярославец, все приободрились, развеселились, прекратились ссоры и ругань. Москва!
15 февраля
Москва походила на город, в котором только что был неприятель: всюду военные шинели без погон, не различишь, кто командир, а кто рядовой, часто проходили воинские подразделения. На мостовых и тротуарах мусор, снег, лед. Улицы не убираются. Трамваи ходят редко. Людей много и на улицах, и особенно на привокзальной площади. Многие что-то продают или покупают. В вокзальном буфете ничего нет, кроме кипятка.
Кроме шинелей изредка виднелись пальто и шубы, но все почему-то старые и замызганные. Из форточек некоторых домов высовывались черные железные трубы. Видимо, паровое отопление не действовало, и люди обогревались времянками, как мы в окопах. Возможно, на этих же времянках готовили пищу, кипятили чай, В общем, Москва произвела на нас удручающее впечатление. Мы почувствовали, что теперь нас ждет что-то новое и, может быть, не совсем приятное.
* * *
В Москве наша шестерка распалась: мы разъехались в разные стороны. Я и Ращис наняли извозчика, который за неимоверную цену согласился довезти нас на Каланчевскую площадь. Мне нужно было на Ярославский вокзал, Ращису — на Николаевский. В Иваново я ехал уже в пассажирском поезде. 16 февраля я возвратился домой. Долго обнимались и целовались мы с матерью. Она все не могла поверить, что я дома. За последние полтора месяца писем от меня не было, и, конечно, она натерпелась всяких страхов. Отец оказался в отъезде.
