Плакальщики по Кокошкине и Шингареве призывают не к чему иному, как к убийству всех ненавистных им большевиков! А ведь оратор интеллигент, к тому же врач, призванный не уничтожать людей, а лечить их! Вот она, действительность: те, кто что-то потерял, за свои дома, поместья, фабрики, банковские счета готовы уничтожить все человечество.
16 января
Я теперь командую батальном, или, вернее, его остатками. Из офицеров остались я и еще пятеро.
19 января
Сегодня на дивизионном собрании решено демобилизовать дивизию, начав демобилизацию 22 января.
22 января
К нам повадился ходить австрийский ефрейтор, интеллигент, по его словам адвокат. Я подозревал сначала в нем шпиона, но потом убедился, что человек хочет разобраться в нашей революции. Спервоначала я плохо понимал его картавый немецкий язык с венским выговором, потом привык, и теперь мы неплохо объясняемся. Адвокат говорит, что австрийцы ненавидят немцев за их гонор и презрительное отношение к австрийской армии. В Австрии очень тяжелое продовольственное положение. В армии солдатский завтрак состоит из куска хлеба с ягодной или яблочной пастилой, в которой нет ни капли сахара, и суррогата кофе без сахара. Обед — суп из овощей с крупой и небольшой кусок хлеба, ужин — то же, что и завтрак. Солдаты знают о нашей революции, о том, что сперва свергнут царь, а потом устранена от власти буржуазия. Последнее солдаты понимают плохо. Это что-то совершенно новое. Не понимает этого и сам адвокат. Я пытался ему объяснить в примитивной форме, так как не в состоянии перевести многих понятий. Адвокат хлопает глазами, делает радостное лицо, кричит по-русски: «Ошень карош!», но я вижу, что все это только вежливость и он или не приемлет нашу революцию, или плохо понял мои объяснения. А возможно, и то и другое.
25 января
У меня в батальоне осталось тридцать шесть солдат и пять офицеров. Солдаты на днях будут демобилизованы. В полку осталось еще пятьдесят уже уволенных солдат, они теперь работают по вольному найму, приводят, что можно, в порядок, за что получают паек и пять рублей в день.
Так как штаб полка находится на русской территории в деревне Полуночное, а я все еще стою в Австрии, решил завтра тоже переселиться в Полуночное. Фронта с нашей стороны нет, австрийцы стоят и не наступают. Адвокат говорит: не наступают потому, что солдаты настроены против войны с нами, а также потому, что начальство боится, как бы солдаты не стали большевиками. Говоря последнее, адвокат весело хохотал. Я спросил: почему он смеется? Получил ответ, что австрийские солдаты так привыкли повиноваться, что сделаться большевиками для них невозможно.
— Да и немцы не разрешат, — понизил он голос, — у них расправа быстрая и короткая.
Вот оказывается что! «Большевистская зараза» проникла и к австрийцам!
Последние газеты — киевские мы читали от 9 января. Писем не получаем. Что происходит в мире, не знаем.
«Солдатский вестник» сообщил, что большевики взяли Киев и Украинская рада свергнута. Идут бои еще с какими-то претендентами на что-то. У нас в ближнем тылу появились «гайдамаки» и «сичевики» в опереточном украинском обмундировании с офицерами в погонах. Мы от всего этого отвыкли и встретили их недружелюбно. Странная картина: на фронте — мир, в тылу — война; мы только что освободились от своих офицерских привилегий и начали чувствовать себя без них гораздо проще и, я бы сказал, лучше, а тут же под боком возрождаются какие-то ультранациональные войска с офицерами.
Нужно подаваться домой. Правда, наш командир полка полковник Ищенко против, но чего еще ждать? Фронта нет, армии нет. Он на что-то рассчитывает, чего-то ожидает, но не говорит. Я поставил вопрос об отъезде в самой категорической форме от имени всех шести офицеров батальона. Пришлось Ищенко сдаться. Договорились, что уедем 2 февраля.
Приходил адвокат, настроенный очень тревожно. Он сказал, что 1 февраля австрийская армия выйдет на старые государственные границы, а 3 февраля начнет продвижение на Киев. Я подарил ему несколько стеариновых свечей и две банки консервов и поблагодарил за сообщение. Расстались друзьями, он даже дал мне на всякий случай свой венский адрес.
